Люда с мамой и бабушкой жили в Ленинграде. В коммунальной квартире на пять семей, в старинном доме на улице Декабристов. С тяжёлой дверью парадной, высоченными потолками и мрачным двором-колодцем. Люда любила свой город. Даже его вечный туман, пробирающий до костей ветер и серо-свинцовую, меланхоличную Неву.
Любила больше, чем выжженные солнцем, пропитанные горьким запахом полыни степи Приазовья и бескрайние поля желтых подсолнухов недалеко от Мариуполя. Ее отправляли туда каждое лето к бабушке и дедушке, родителям папы. На море. Море Люде нравилось. Оно было тёплое и ласково гладило её босые ноги.
Теперь это море - уже в другой стране. И нет такого города - Ленинград. Он называется Санкт-Петербургом. И бабушки Людиной тоже нет. И нет папы. И девочки Люды нет. Она выросла, стала взрослой.
А куклы остались.
Когда папа ушел, мама, несмотря на протесты бабушки, немедленно затеяла ремонт. Пришли рабочие, безжалостно ободрали все обои, оббили штукатурку, оторвали плинтуса. А когда строители продалбливали стены, чтобы упрятать в них проводку, наткнулись на нишу, в которой видимо, когда-то давно была печка. В нише, завернутая в ветхую, вылинявшую до неопределенного цвета тряпку, обнаружилась старая кукла. В розовом газовом платьице с блёстками, чёрных саржевых башмачках. С фарфоровой головой, с каштановыми локонами настоящих волос. Люда не могла оторвать от нее глаз. Такой красоты она еще никогда не видела. Кукла была сделана так искусно, что казалась живой. Глаза из цветного стекла под длинными изогнутыми ресницами, тонкие пальчики на кукольных ручках, изящная фигурка...
Люда была в восторге от удивительной находки. Только бабушка, взглянув на куклу, будто окаменела. Долго молчала и курила на кухне одну сигарету за другой. Ни мама, ни Люда не могли понять, в чем дело. Пока бабушка молча не достала из шкафа старый истрепанный альбом. А оттуда - пожелтевшую, изломанную в нескольких местах фотографию девочки лет пяти, удивительно похожей на Люду.
- Сестра твоя. Ольга, - отрывисто бросила бабушка, отдав снимок маме Люды. - Блокада... Не сберегла я её...
И заплакала. Люда впервые в жизни видела, как плачет бабушка.
Старую куклу девочка назвала Олей. И не расставалась с ней.
Люда любила сказки. Читала их взахлеб. И конечно же знала сказку про деревянного уродца, игрушку, ставшую Прекрасным Принцем и девочку Мари, победившую Мышиного Короля.
И как-то раз сказка ожила. Есть такие места, где сказки живы всегда.
Перед Новым годом учительница повела их класс в Мариинский театр. На «Щелкунчика».
Сердце выпрыгивало из груди, когда она поднималась по мраморной лестнице. Почти не дышала, когда вошла в зрительный зал и, закинув голову, разглядывала огромную люстру на высоченном расписном потолке. Хрустальные подвески искрились так ярко, что болели глаза. Осторожно усевшись в кресло, Люда кончиками пальцев гладила мягкий темно-красный бархат сиденья. Вытягивала шею, чтобы рассмотреть музыкантов в оркестровой яме...
Но как только погас свет, открылся занавес и зазвучали первые аккорды, Люда забыла обо всём.
Громадная Рождественская Ель посреди сцены таинственно мерцала огнями. Ожили герои сказки: Мари, Щелкунчик, гадкий Мышиный Король, часовщик Дроссельмейер, добрый и пугающий одновременно, Фея Драже и танцующие вальс Цветы. Дивная музыка заставляла её горло сжиматься, а глаза наполняться слезами.
А в антракте Люда замерла перед витриной с большими, в рост человека, восковыми куклами - Принцем в шелковом плаще и сверкающей короне рядом со своей ненаглядной Мари и дядюшкой Дроссельмейром в чёрном сюртуке и шляпе с высокой тульей. Прилипнув носом к стеклу, Люда не могла оторвать глаз от кукол. Смотрела, смотрела и смотрела... И вдруг отшатнулась, вздрогнув от страха, когда ей показалось, что часовщик подмигнул ей.
Восторг от спектакля был таким, что Люда упросила мать отдать её в кружок хореографии во Дворце Пионеров. Самым любимым сольным номером стал танец Куклы - когда в пышной розовой пачке, золотых балетках и с огромным атласным бантом её «доставали» из большой коробки и "заводили" ключиком. И Кукла начинала танцевать.