Сейчас он сидел рядом со мной на рейсе 702 авиакомпании «Финнэйр» и брал все, что предлагала ему темноволосая стюардесса: печенье, копченый арахис, мягкие одноразовые тапочки и влажное горячее полотенце, свернутое плотно, как свиток Торы. Случись этой соблазнительной разносчице печенья обнажиться до пояса и предложить одну из своих грудей, сунув сосок ему в рот с уверенностью консультанта по грудному вскармливанию, он бы взял его ничтоже сумняшеся, не задавая вопросов.
Мужчины, считающие себя хозяевами этого мира, как правило, гиперсексуальны, хотя предметом их эротических притязаний не обязательно становятся жены. В 1960-е мы с Джо не вылезали из постели, иногда даже умудрялись забаррикадировать дверь в хозяйскую спальню, заскучав на вечеринке, и заваливались на гору пальто. В дверь стучали, просили отдать вещи, а мы смеялись, шикали друг на друга и поспешно застегивали молнии и заправляли рубашки, прежде чем открыть дверь.
Мы давно уже не занимались сексом, но если бы вы увидели нас в этом самолете, выполняющем рейс в Финляндию, мы показались бы вам вполне счастливой парой, супругами, что по ночам по-прежнему прикасаются к вялым интимным частям друг друга.
– Тебе нужна еще одна подушка? – спросил он.
– Нет. Терпеть не могу эти кукольные подушечки, – ответила я. – Да, и не забудь сделать растяжку для ног, как велел доктор Кренц.
Если бы вы взглянули на нас – на Джоан и Джо Каслман из Уэзермилла, Нью-Йорк, места 3А и 3В – то сразу бы поняли, зачем мы едем в Финляндию. Возможно, вы бы даже нам позавидовали – Джо из-за власти, от которой его грузное старое тело буквально распирало; мне – из-за круглосуточного к ней доступа, как будто для жены знаменитого талантливого писателя ее муж – супермаркет шаговой доступности, место, куда можно заглянуть в любой момент за большой порцией блистательного интеллекта, остроумия и интересного общения.
Нас обычно считали «хорошей парой», и, наверное, когда-то, давным-давно, когда на шероховатых стенах пещеры Ласко появились первые наскальные росписи, а Земля еще не была поделена на государства и будущее представлялось радужным, это действительно было так. Но очень скоро от счастливого самовлюбленного существования, что ведут все молодые супруги, мы перешли к заросшему зеленой ряской болоту, что деликатно именуют «степенным возрастом». Хотя мне шестьдесят четыре года и для мужчин я невидима, как комок пыли в углу, раньше я была стройной грудастой блондинкой и отличалась некоторой застенчивостью, отчего Джо тянуло ко мне, как кролика на свет фар.
Я не обольщаюсь; Джо всегда влекло к женщинам – к женщинам самым разным; они манили его с того самого момента, как в тысяча девятьсот тридцатом году он появился на свет из аэродинамической трубы родового канала своей матери. Лорна Каслман, свекровь, с которой я так ни разу и не встретилась, была толстой сентиментальной собственницей и любила сына, как любовника, не допуская мысли о том, что в его жизни может быть кто-то другой. (Впрочем, есть мужчины типажа Джо, которых в детстве игнорировали, и в обеденный перерыв, пока все уминали заготовленные мамами бутерброды, они сидели в унылом школьном дворе голодными.)
Лорна была не единственной, кто души в нем не чаял; обожали его и две ее сестры, что жили с ними в бруклинской квартире, и бабушка Мимс, женщина с телосложением табуретки, оставшаяся в истории лишь благодаря своей «отменной грудинке». Отец Джо, Мартин, вечно вздыхающий непримечательный человек, умер от инфаркта прямо в своей обувной лавке, когда Джо было семь лет, оставив его заложником в этом странном женском царстве.
История о том, как Джо сообщили о смерти отца, хорошо характеризует его семейство. Он пришел из школы, увидел, что дверь не заперта, и спокойно вошел. В квартире никого не оказалось, что было странно – сколько Джо себя помнил, в доме всегда находилась женщина, хотя бы одна, которая, сгорбившись, хлопотала, как проворный эльф. Джо сел за стол на кухне и съел полдник – яичный бисквит; он ел его отрешенно, как делают все дети, когда едят сладкое, и на губах и подбородке осталась россыпь крошек.
Вскоре дверь распахнулась, и в квартиру набились женщины; они причитали, нарочито громко сморкались, а потом зашли на кухню и столпились вокруг стола. Лица у них были красные, глаза тоже, а аккуратные прически растрепались. Случилось что-то ужасное, понял он, и внутри забурлило предчувствие, сперва почти приятное, хотя вскоре этому предстояло измениться.