— Понятно, — равнодушно ответила Камилла. — Что ж, пора подавать пудинг.
Мэгги отхлебнула еще вина и повернулась к доктору Стерну:
— Вы работали врачом в Нью-Йорке?
— О нет, — отвечал он. — У меня есть медицинское образование, но на Манхэттене у меня была практика психоаналитика.
— Надеюсь, после жизни в мировом деловом центре вам здесь не слишком скучно? — Мэгги начала раздражаться.
— О нет, уверяю вас — для человека моей профессии и здесь полно интересного. — Доктор Стерн посмотрел на нее так, будто гипнотизировал.
Она запаниковала.
— Я, конечно, мало что в этом смыслю… Но все-таки, по моему мнению, в этой части света люди знают и другие способы решения своих проблем.
— Ну надо же, — неторопливо произнес доктор. — И какие же? Назовите.
— Например, вкусная еда, — Мэгги покосилась на яблочный пирог, — хорошее вино, — она с бунтарским видом осушила свой бокал, — и любовь…
Камилла с Джеффри быстро переглянулись.
— Все это лишь болеутоляющие средства, приносящие временное облегчение, моя дорогая леди.
— Тем не менее, раз уж вы все равно здесь, я бы порекомендовала вам их попробовать, — вызывающе заявила она.
— Пойдемте пить кофе в гостиную, — поднявшись, предложила Камилла.
Провожая Мэгги в спальню, Камилла готовилась утешать и выражать соболезнования.
— В этот раз я приготовила тебе другую комнату, — с улыбкой сообщила она гостье, явно желая поставить себе в заслугу свой безупречный такт. — Тебе хоть немного лучше? — добавила она, похлопав ладонью по покрывалу из прованского хлопка.
Мэгги изо всех сил старалась вернуться к роли безутешной вдовы, но чувствовала, что ее игра неубедительна.
— Знаешь, — сказала она, — мне кажется, всю горечь утраты мне придется ощутить по возвращении в Лондон. Возможно, поэтому я и продолжаю путешествовать по Европе…
— Да, вероятно, все дело в этом, — неохотно согласилась Камилла.
— Ты очень добра, но не нужно так беспокоиться обо мне. — Мэгги тщетно пыталась скрыть раздражение. — Со мной все будет в порядке. Правда.
Камилла поджала губы.
— Знаешь, мы были очень привязаны к Джереми. Они с Джеффри давно дружили.
— Да, конечно, я знаю. Все это так печально. — Мэгги действительно было очень грустно. Хоть одна фраза, слетевшая с ее губ, оказалась искренней.
Той ночью ей приснилось, будто она опять сидит в ресторане «У друга Луи» с Золтаном и уплетает розовый ломоть гусиной печенки. Открылась дверь, вошли Камилла с Джеффри и уселись за другой столик. Потом появился доктор Франклин Стерн в образе повара: на нем был длинный белый передник, а в руках — поднос с пышными оладьями.
— Я бы не отказалась от «Мармайта»,[97] — произнесла Камилла, осуждающе посматривая на Мэгги с Золтаном.
Доктор Стерн вернулся с большой банкой «Мармайта». А потом с кухни донеслось «Боже, храни королеву…» — и все, кроме венгра, поднялись с мест. Пытаясь заставить Золтана встать, Мэгги проснулась и увидела склонившуюся над ней Камиллу с подносом. Она принесла утренний чай.
Позже, отъезжая с Золтаном на автомобиле, Мэгги обернулась помахать на прощание хозяевам, с чопорным видом стоявшим у дома, опутанного вьющимися растениями, и ощутила невыразимое облегчение. Новая Мэгги, каким-то непостижимым образом умудрившаяся всего за несколько недель после кончины Джереми стать изгоем в обществе дипломатов, видела вчерашние события в комическом свете. «И как это я раньше не замечала, какие они все ханжи и зануды?» — подумала она.
Покосившись на Золтана, Мэгги в первый раз увидела в нем мужчину. Подобные мысли очень редко приходили ей в голову во время замужества — настолько она вжилась в роль супруги. Когда же, несмотря на неприступную колючую изгородь, которой себя окружила, Мэгги все же испытывала смутную симпатию к другому мужчине, это влечение отвергалось как неподобающее и безжалостно выбрасывалось из головы. Один только Жильберто сумел нарушить незыблемый ход вещей и приоткрыть крышку банки с вареньем из крыжовника. Теперь Мэгги подумала, что Золтан был бы вполне интересным мужчиной, если бы сбрил свои нелепые усы.
На его лице проступала сероватая бледность, присущая, по мнению Мэгги, всем жителям Восточной Европы. Впрочем, мать внушала ей, что здоровый загар вульгарен. Джереми был белокожим, и мама любила хвалиться перед подругами утонченной конституцией своего зятя. А в жилистой, худощавой фигуре Золтана чувствовалась жестковатая мужественность, отнюдь не казавшаяся Мэгги отталкивающей. С другой стороны, как глупо было со стороны Камиллы и Джеффри предполагать, будто у них роман! Джереми пришел бы в ужас при одной мысли об этом; подобное было бы самым худшим из возможных вариантов предательства. Просто Мэгги была благодарна Золтану зато, что он стоял между ней и пропастью, разверзшейся у ее ног после смерти мужа. Рядом с венгром Мэгги чувствовала себя увереннее. Между тем их грядущие приключения в Риме были, как внушал ей ужасный доктор Стерн, обезболивающим средством, призванным отдалить неизбежный возврат К ее прежнему «я» и встречу с весьма неопределенным будущим.
— В Рим? — В интонациях Ширли уже не чувствовалось былой почтительности.
— М-м… да, я решила повидать старых друзей, — сказала Мэгги. — Просто даю вам знать. Если придет письмо или еще что-нибудь в этом роде, пересылайте в отель «Д'Англетер».
— Это, кажется, довольно дорогой отель? — с неприкрытым осуждением спросила Ширли.
— Ну… мне дали скидку, так как сейчас не сезон, а Золтан остановится у друзей.
— Значит, Золтан все еще с вами?
— Да, он ведет мою машину. Я же вам говорила… — Мэгги попала в затруднительное положение.
— Что ж… Пожалуйста, попросите его связаться со мной. К нам поступил запрос по поводу статуса его пребывания в Италии.
У Мэгги действительно осталась в Риме подруга. Джиневра, в свое время помогавшая управлять приютом для бездомных, которым руководила Мэгги, была замужем за итальянским госслужащим. В отличие от многих других знакомых Мэгги, ее телефонный номер остался прежним. Подруги встретились в «Бэбингтонз» за чашкой чая, и Джиневра посвятила Мэгги во все светские сплетни, появившиеся с момента ее отъезда из Рима. Состав британской колонии в Риме постоянно менялся, многие давние знакомые ее покинули. За это время случилась одна смерть и пара разводов. Новый посол, по-видимому, не пользовался популярностью. Он много времени проводил в разъездах и не так часто, как всем хотелось бы, появлялся на ежегодных мероприятиях, представлявших собой определенные вехи в жизни экспатриантов. Но в самом главном Джиневра обнадежила Мэгги.
— Арабелла Стюарт-Уотсон? Да, она все еще здесь. И процветает. Теперь в ее школе учатся дочери шейха, и она постоянно всем об этом напоминает.
Мэгги любила Рим. Когда она впервые попала сюда, ее привело в растерянность шумное уличное движение, переполненные мусорные урны; худющие кошки, скитающиеся по площадям. Однако со временем она научилась любить все это. В один из первых вечеров в Риме она сидела за столиком на открытой площадке ресторанчика на площади Цветов и любовалась нежно-персиковым закатом в отблесках старомодных уличных фонарей — маленьких островков света на фоне охристо-желтой штукатурки. Древние стены с потрескавшимися карнизами и вымощенные плитами улицы казались спокойными, подобно жителям города, — все здесь будто безмятежно созерцало, как проходят мимо годы и столетия. Атмосфера Италии представлялась Мэгги какой-то нереальной, невероятной, все напоминало огромную сценическую декорацию. Казалось, вот-вот распахнутся тускло-зеленые ставни, из окна покажется женщина и запоет, пристроив на подоконнике свою пышную грудь.