— Хорошая девочка, — прошептал он.
— А потом я убежала.
«Сюда» не добавила она. Она побежала не домой, не к ближайшему телефону, чтобы вызвать полицию. Она побежала сюда.
— Сначала, вот что, — сказал он, нежно беря ее за руку и подводя к кушетке. По-видимому, она больше не нуждалась в его поддержке, но в то же время, он не был уверен, что она сможет стоять самостоятельно. По крайней мере, не сейчас. Когда она села на край дивана, все еще напряженная и трепещущая, он схватил телефон и набрал домашний номер Лютера.
— Он за тобой следил?
Она отчаянно затрясла головой.
— Нет. Я долго не оглядывалась, но когда обернулась… его не было. Ни мужчины, ни автомобиля.
Рэй кивнул.
— Отлично. Где произошло убийство? — Лютер все не поднимал трубку.
— На углу Магнолии и Линкольна, со стороны парка, — ответила она. — Он просто сломал парню шею и бросил его на тротуар. — Она еще раз ошеломленно посмотрела на свои руки.
Наконец, с сердитым рыком, Лютер ответил.
— Встреть меня на углу Магнолии и Линкольна, — кратко произнес Рэй.
— Когда? — буркнул в телефон Лютер.
— Сейчас.
Он повесил трубку, пока Лютер еще жаловался и бранился.
— Лютер уже почти два года работает в отделе убийств, — сказал он, наблюдая, как Грейс расслабляется, становясь практически неподвижной. Сейчас она выглядела так, словно вообще ничего не чувствовала, оцепенев от увиденного.
Но затем она перевела на него ясный, умный взгляд. Ее карие глаза выглядели настолько темными и теплыми, что порой ему хотелось утонуть в них. Он всегда любил ее глаза, но никогда не говорил ей об этом.
Иногда последние годы словно исчезали. Когда она смеялась за обедом над его шутками, когда они спорили о ее работе на доктора Дулиттла, и она по-особенному ему улыбалась или смотрела на него так… как сейчас, в такие моменты казалось, будто она никогда не оставляла его, будто ничего не изменилось.
Грейс глубоко вздохнула.
— Спасибо.
Он пожал плечами и повернулся к ней спиной. Все изменилось.
— За что? Слушай, я должен одеться. Лютеру потребуется не больше пятнадцати минут, чтобы добраться до центра, и он обидится, если мы не будем ждать его там.
— Конечно, — ответила она и откинулась на мягкие подушки кушетки.
— Прямо здесь, — сказала Грейс, указывая на выглядевший совершенно невинным участок тротуара. — Мужчина выпрыгнул из движущегося автомобиля… по крайней мере, я предположила, что он выпрыгнул. Этого я не видела. Когда я его заметила, то сначала подумала, что он, выпал из машины.
Она отметила быстрый скептический взгляд Лютера, брошенный в сторону Рэя. Больше не чувствуя такого панического страха, она была оскорблена его явным недоверием.
— Что это был за автомобиль? — спросил Лютер, прижимая кончик карандаша к маленькому блокноту.
— Темный, — ответила она, — и большой.
Лютер поглядел на нее и ничего не записал.
— Темный и большой. Фургон или внедорожник?
Она покачала головой.
— Нет, это был автомобиль.
Ну ладно, такого описания недостаточно, безмолвно признала она, но она никогда не разбиралась в автомобилях. Черт, она была удивлена и испугана. Модель вхолостую работавшей машины беспокоила ее в тот момент меньше всего.
Утомленный детектив, очевидно, решил, что записывать в блокнот «большой темный автомобиль» будет пустой тратой времени, поэтому щелчком захлопнул его и оглядел местность острым взглядом прищуренных глаз. Легковые автомобили, гудя, проезжали мимо, на тротуарах появилось несколько прохожих. Здесь явно все было совершенно нормальным. В ярком свете казалось невозможным, что недавно в этом самом месте произошло убийство.
Лютер засунул руку в карман темного пиджака, вытащил леденец и, сняв целлофановую обертку, засунул конфету в рот.
— Я пытаюсь бросить курить, — объяснил он, убирая обертку обратно в карман. — Это ад. Самый настоящий ад, честное слово.
По правде говоря, он и выглядел ужасно: изможденным, осунувшимся и постаревшим. В отличие от Рэя, его возраст был заметен. Они были одногодками с разницей в три месяца, но сегодня Лютер казался на несколько лет старше. Из них двоих он всегда был более серьезным. Полицейским, который все принимал близко к сердцу и который хотел исправить каждую несправедливость. Возможно, он наконец понял, что изменить мир не удастся, и поэтому его лицо выражало разочарование в жизни.