— Ага, — натянуто улыбнулась она. Гордо тряхнула головой. — Тогда.
И столько отчаяния было в этом жесте. Куда больше, чем вызова. И горечи куда больше, чем бравады. Сейчас я как никогда её понимала. Ей не у кого было попросить ни помощи, ни совета. За неё некому было заступиться. Она решила сбежать от предавших её родителей, от ненавистного жениха. Она просто хотела любви и счастья.
Пусть трудного, но разве оно бывает настоящим, если достаётся легко.
Мои оголённые нервы загудели как провода на ледяном ветру в унисон с её неприкаянностью, несчастливостью, сиротливым одиночеством, что она так умело скрывала за дерзостью и распущенностью. За стервозностью, с которой истово мстила Барановскому, изменяя направо и налево, за то, что он был героем не её романа. За его слабость и неказистость. За то, в чём он был не виноват.
За то, что она так и не смогла его полюбить.
И никогда уже не полюбит.
А если и не вернётся?
В груди заныло от беспокойства…
Нет, нет, нет, она это несерьёзно, испуганно заёрзала я на диване. Она просто очередной раз взбрыкнула. Она же беременна. И это ребёнок Михаила — Моцарту она бы не стала врать, уговаривала я себя.
Нет, я хочу, чтобы она была счастлива.
Я всем хочу счастья. И чтобы всё наладилось.
Чтобы все, кто ждёт — дождались, все, кто любит — были вместе, все, кто ищет друг друга — нашлись.
Ну почему всегда всё так сложно?
Я стала вспоминать и другие, связанные с Сашкой эпизоды, которые по причине своего малолетства не могла разумно объяснить, но сейчас словно искала в них подтверждения, что мои сомнения напрасны. Тех невнятных слов, что говорили взрослые, мне тогда хватало для объяснений, но сейчас я поняла, что у её внезапных отлучек был совсем другой, не предназначенный для детских ушей повод.
— Зато, как говорят, тебе есть что вспомнить.
Она качнула головой.
— Это не хочется помнить, Жень. Это, увы, не забывается.
— А что хочется? Может, Таиланд? — спросила я без всякой издёвки, уговаривая себя, что тогда тоже всё, казалось, висело на волоске, но наладилось же. — Помнишь, мы ездили всей семьёй на Андаманские острова. Дискотека на берегу, ведёрки с коктейлями, файер-шоу, лоснящиеся тела тайских гимнастов. И домики, похожие на курятники. Ты же осталась в одном из них, да?
Теперь я понимала почему ругались родители, то и дело звучало слово «шалава», а Барановский разыскивал жену по всему острову, даже полицию хотел подключить, и грозился, что отцу не понравится, если она не вернётся до утра.
— Они для того и понастроены там, эти домики, — усмехнулась Сашка. — Целая улица. Скажу тебе честно, внутри тот же курятник. Ничего нет. Только грязный матрас. Платишь что-то бат двадцать за ночь, и никто тебя ни о чём не спрашивает. Пей, травку кури, спи или трахайся. Там всё просто. Бери первого попавшегося парня, а, если повезёт, двух — и на матрас, — улыбнулась она и посмотрела на меня пристально. — Ненадолго, но очень помогает забыться и почувствовать себя свободной.
— А твой первый парень? Его ты вспоминаешь? — попыталась я увести разговор в сторону, испугавшись, что она сейчас спросит к чему я расспрашиваю.
— Я тебя умоляю, — прыснула она. — Мой первый парень был старше меня лет на… — она поморщилась. — Нет, про него я тебе потом как-нибудь расскажу. Но раз уж ты сама напросилась. И никто за язык тебя не тянул. Я отвечу, что помнится… Твой муж.
В меня словно плеснули кипятком. И правда — напросилась.
— Вот ты дрянь! — стиснула я в руке карандаш, что так и крутила. И подскочила, когда она заржала. — Ты специально, да? Нет, я не забыла, что ты с ним спала. И не забыла, как ревновала. Хоть и не имела права. Но знаешь, что? Мне плевать с кем он трахался до меня. Он большой мальчик, а это его прошлая жизнь, — отшвырнула я карандаш. — У него и кроме тебя баб было полно. С кем хотел с тем и спал.
— Да успокойся ты! — скривилась Сашка. Подняла карандаш: тот ударился в стену и покатился по полу. — Не надо так болезненно реагировать. Но знаешь, если уж мы и правда до этого договорились, давай раз и навсегда закроем тему кто и с кем спал, — опрометчиво вручила она мне остро отточенное оружие, жестом приглашая сесть.
Нехотя и всё ещё кипя от гнева, я всё же послушалась.
— Я ничего не скажу тебе за других баб, но за себя могу. И я скажу это один раз и больше повторять не буду, а ты не спрашивай, прими и запомни. Так вот, — села она рядом. — Я имела право ревновать. На самом деле, это ведь ты его у меня отбила. Потому что я была раньше. А ты — просто неудачное стечение обстоятельств. Но, если бы на месте его невесты была другая баба, а не ты, клянусь, я не остановилась бы ни перед чем — я бы его отвоевала. Не важно какой ценой. Не важно какими средствами. Не важно, как. Я бы вырвала его даже из чужих остывших рук. Клянусь, я пошла бы на что угодно, если бы невестой Моцарта была не ты. Так что не смей мне говорить, что я дрянь. Да, я дрянь. Но я твоя сестра. И тебя я люблю и всегда буду любить больше, чем любого мужика в этом мире. Если у тебя их будет больше одного, может быть, когда-нибудь, ты меня поймёшь. Но тебе не надо, — она улыбнулась, тепло, примиряюще, — потому что таких как Моцарт достаточно одного на всю жизнь — поверь мне на слово. И расслабься уже, Жень. Он любит тебя. Он пиздец как тебя любит. Сколько бы ни было у него баб, забудь про них. Забудь по-настоящему. Они пыль пройдённых им дорог. А ты — его жена.