Становится темно, Берта всматривается в ночную тьму.
Сегодня же, прежде чем лечь спать, она достанет с чердака маленькую сумку, где хранятся письма ее родителей и письма Эмиля Линдбаха. Она стремится домой. Как будто в душе ее возник вопрос, на который она может найти ответ только дома.
Когда Берта поздно вечером вошла в свою комнату, ей показалась почти нелепой самая мысль сейчас же одной взобраться на чердак и достать сумку. Она опасалась, как бы жильцы дома не заметили ее ночных блужданий и не подумали, что она сошла с ума. Она может сделать это завтра утром, не обращая на себя внимания, совершенно спокойно, и она заснула, как ребенок, которому обещана на завтра прогулка за город.
На другой день до обеда у нее было много дел; домашние хлопоты и уроки музыки заняли все время. Ей пришлось рассказать невестке о своей поездке в Вену. Она выдумала, что после обеда гуляла со своей кузиной, и представила все так, будто по просьбе кузины отказалась пойти к фрау Рупиус.
Только после обеда она поднялась на чердак и достала запыленную дорожную сумку, лежавшую около чемодана и двух ящиков, - все вместе было покрыто старой рваной чайной скатертью с красными цветами. Берта помнила, что последний раз открывала сумку, чтобы спрятать письма, оставшиеся от родителей. Когда она у себя в комнате открыла сумку, то прежде всего увидела множество посланий от своих братьев и другие листки с незнакомым почерком; затем нашла аккуратно перевязанный пакетик с немногими письмами родителей, адресованными ей; две книжки ее матери с хозяйственными записями, свою собственную маленькую школьную тетрадь, куда она вносила расписание уроков и учебные задания, программы благотворительных вечеров, в которых она участвовала молодой девушкой, и, наконец, письма Эмиля, завернутые в голубую папиросную бумагу, местами разорванную. Теперь ей вспомнился день, когда она последний раз держала их в руках, не читая; это было тогда, когда отец ее уже лежал больной, и она по целым дням не выходила из дому. Она отложила эту пачку в сторону. Ей хотелось сначала просмотреть все остальное, что еще сохранилось здесь, все, что вызывало ее любопытство. На дне сумки лежало много писем, некоторые в конвертах, некоторые без конвертов; она просмотрела их без разбора, одно за другим. Тут были письма от прежних приятельниц, несколько писем от кузины и одно письмо от врача, который в свое время сватался к ней; в нем содержалось приглашение на первый вальс в медицинском кружке. А это - что это такое? Ах, это анонимное послание, полученное ею в консерватории. Она прочла его: "Милая барышня, вчера я снова имел счастье любоваться вами, встретив вас на пути, по которому вы всегда ходите, не знаю, имел ли я счастье быть замеченным вами". Нет, этого счастья он не имел. Затем на трех страницах он всячески превозносил ее; ни единого желания, ни единого дерзкого слова. И она никогда ничего не слыхала больше об авторе этого послания. А вот письмо, подписанное инициалами: "М. Г.".
Это был наглец, заговоривший с нею на улице, в этом письме он обращался к ней с предложениями - с какими же? А-а, вот то место, от которого ей тогда кровь бросилась в голову: "С тех пор, как я вас увидел, с тех пор, как вы устремили на меня строгий и все-таки столь многообещающий взор, у меня лишь одна мечта, одно страстное желание: поцеловать ваши глаза!" Она, конечно, не ответила ему; в то время она любила Эмиля. Да, она даже думала показать Эмилю это письмо, но воздержалась, опасаясь его ревности. Так Эмиль и не узнал ничего об этом М. Г. А что это за мягкая лента попалась ей теперь под руку? Какой-то бант... Но она не знала, о чем он должен ей напомнить. А вот снова маленькая книжка, куда она записывала имена своих танцоров. Она старалась вспомнить их лица, но тщетно. И как раз на этом балу был тот человек, который обращался к ней с такими пламенными словами, каких еще никто не говорил ей. Ей казалось, будто он внезапно предстал, как победитель, среди многих теней, реявших вокруг нее, да, это случилось уже тогда, когда она и Эмиль виделись все реже. Как странно это было... или ей только приснилось? Пылкий юноша во время танца прижимал ее к себе, она нисколько не противилась, она чувствовала, как его губы касаются ее волос, и это было невыразимо приятно... Ну, а дальше? Она его никогда больше не видела. Берте вдруг показалось, что в то время она испытала много необычного, и она изумилась теперь, что все эти воспоминания так долго покоились в старой дорожной сумке и в ее душе... Но нет! Иногда она все-таки вспоминала обо всем этом, о тех, кто за нею ухаживал, об анонимном письме, о пылком танцоре, о прогулках с Эмилем, но так, будто ничего особенного и не было, будто все это обычное прошлое, молодость, которую суждено пережить каждой девушке и от которой она переходит потом к спокойной жизни замужней женщины. Но сегодня ей мнилось, будто все эти воспоминания были невыполненными обещаниями, будто в каждом отдаленном переживании уже заложена была ее безрадостная судьба, будто ее все время обманывали, обманывали давно, с того дня, когда она вышла замуж, и по сию пору, будто она слишком поздно догадалась об этом, сидит тут и уже ничего не может поделать. Все-таки, как это случилось?.. Обо всех этих ничтожных вещах думала она, а рядом с нею все еще лежало завернутое в папиросную бумагу сокровище, ради которого она перерыла старую сумку - письма единственного человека, которого она любила, письма того времени, когда она была счастлива. Многие могли бы теперь позавидовать ей, что именно этот человек прежде любил ее, любил иначе, более чистой любовью, чем всех других после нее. И она чувствовала, что жестоко обманута, что она могла бы стать его женой, если бы... если бы... Мысли ее спутались.
Быстро, словно для того, чтобы избавиться от сомнений, даже от страха, сорвала она папиросную бумагу и набросилась на письма. И она читала их, читала одно за другим, короткие и длинные, маленькие, торопливо набросанные записочки: "Завтра вечером, в семь часов, моя любовь!" Или: "Любимая, один только поцелуй прежде, чем я лягу спать!"; и длинные, во много страниц, написанные во время путешествий, которые он со своими коллегами совершал пешком; или те, что он писал вечером после концерта, тотчас по возвращении домой, чувствуя неодолимую потребность поделиться с нею своими впечатлениями; затем бесконечные письма, где он излагал планы на будущее, как они вместе будут путешествовать по Испании и по Америке, прославленные и счастливые... Она читала их все, все, - одно за другим, с неутолимой жаждой, - начиная с первого, которое он прислал ей вместе с нотами, и до последнего, датированного двумя с половиной годами позже, где он посылал лишь привет из Зальцбурга, - и когда она кончила, то уронила руки на колени и неподвижным взглядом уставилась на разбросанные вокруг листки. Почему это письмо было последним? Каким образом это кончилось? Как могло кончиться? Как могла пройти эта большая любовь? Никогда дело не доходило до разрыва, до размолвки, и внезапно все оборвалось. Когда?.. Она не знала. Ибо когда пришла та открытка из Зальцбурга, она его еще любила, осенью она еще видела его - да, той зимой, казалось, все снова ожило. Ей вспомнились прогулки, рука в руке, по хрустящему снегу, возле Карлскирхе, но когда же они гуляли в последний раз? Они так и не попрощались друг с другом... Этого она не могла понять. Как могла она сама так легко отказаться от счастья, ведь в ее власти было удержать его! Когда она перестала любить Эмиля? Неужели отупляющие повседневные заботы, тяготевшие над нею дома с тех пор, как она оставила консерваторию, лишили ее честолюбия, усыпили ее чувства? Неужели на нее отрезвляюще подействовало ворчанье ее родителей, их недовольство ее тесным общением с молодым скрипачом, которое не сулило ничего в будущем? И теперь она вспомнила, что позже он еще раз навестил их, после того как они несколько месяцев не виделись, и в прихожей поцеловал ее. Да, это было в последний раз. Она вспомнила также, как почуяла тогда, что его отношение к женщинам изменилось, что он, вероятно, пережил нечто такое, о чем она не должна знать, но никакой душевной боли она при этом не испытала. И Берта задавалась вопросом: не сложилось ли бы все иначе, если бы она была не столь добродетельна, если бы она так же легко принимала жизнь, как другие? Она подумала о подруге, с которой прекратила знакомство потому, что та была в связи с учеником театрального училища. И ей снова пришли на ум дерзкие слова Эмиля, сказанные им, когда они проходили мимо его окон, и страстное желание, охватившее ее, когда они стояли на набережной. Непонятно было ей: почему эти слова так мало подействовали на нее тогда, почему это желание пробудилось в ней лишь однажды и на такое короткое время? С каким-то беспомощным удивлением думала она о годах своей непорочной молодости и с внезапным мучительным стыдом, от которого кровь бросилась ей в голову, - о холодной готовности, с какой отдалась нелюбимому человеку. И она впервые ощутила горечь при мысли, что все счастье, которое она познала как женщина, были объятья этого нелюбимого человека. Так вот что сулила ей жизнь, вот чем оказалось на самом деле это желанное, таинственное счастье! И смутное недовольство стало нарастать в ней, недовольство против всего и всех, против живых и мертвых. Она негодовала на своего покойного мужа, на своих умерших родителей, сердилась на людей, среди которых жила, - на глазах у них она не могла себе ничего позволить; была раздражена против фрау Рупиус, которая отнеслась к ней не столь дружески, чтобы она могла обрести в ней опору, ненавидела Клингемана за то, что он так уродлив и ничтожен и все-таки смеет ухаживать за нею, и, наконец, все возмутилось в ней против возлюбленного ее молодых лет за то, что он не был более настойчив, за то, что лишил ее высшего счастья и оставил ей только светлые, но мучительные воспоминания. И вот теперь она, одинокая, сидит у себя в комнате, среди поблекших воспоминаний бесцельно и безрадостно прожитой молодости, не за горами время, когда уже не останется ни надежд, ни желаний, - жизнь утекла между пальцев, а сама она - алчущая и нищая.