- Честолюбив? Ну, это не так просто. Но переменим тему. Чего ради мы завели теоретические разговоры об искусстве, когда целых сто лет не виделись! Расскажи мне о себе, Берта! Чем ты занимаешься? Как живешь? И как тебе пришло в голову поздравить меня с этим нелепым орденом?
Она снова улыбнулась.
- Мне просто захотелось написать тебе. И главное, хотелось получить весточку от тебя. Право, это очень любезно с твоей стороны, что ты сразу ответил.
- Это вовсе не любезность, дорогая. Я так обрадовался, получив вдруг твое письмо, я сейчас же узнал твой почерк. У тебя все еще почерк школьницы, как... ну, скажем, как в былые времена, хотя я не выношу таких слов.
- Почему же? - несколько удивленно спросила она. Он взглянул на нее, затем быстро спросил:
- Ну, так как же ты живешь? Вероятно, очень скучаешь?
- Скучать мне некогда, - серьезно возразила она, - ведь я даю уроки.
- О! - воскликнул он, и в тоне его послышалось такое бесконечное сожаление, что она сочла необходимым быстро прибавить:
- Не потому, что я очень нуждаюсь, но все же это очень кстати, так как... - Она чувствует, что лучше всего ей быть с ним совершенно откровенной. - На небольшие средства, которыми я располагаю, едва можно прожить.
- Что же ты, собственно говоря, преподаешь?
- Как что? Разве я не сказала тебе, что даю уроки игры на рояле?
- На рояле? Ах, вот как... Да, верно. Ты была очень талантлива. Если бы ты тогда не ушла... Видишь ли, великой пианисткой ты, возможно, и не стала бы, но некоторые вещи ты играла по-настоящему талантливо. Например, Шопена и маленькие пьесы Шумана ты исполняла прекрасно.
- Ты еще помнишь об этом?
- В общем, ты сделала правильный выбор.
- Почему?
- Если не можешь достичь совершенства, то уж лучше выйти замуж и растить детей.
- У меня только один ребенок.
Он засмеялся.
- Вот и расскажи мне что-нибудь о твоем единственном ребенке. И вообще о твоей жизни. - Они уселись на диван в небольшом зале перед картинами Рембрандта.
- Что тебе рассказать? Это совсем не интересно. Расскажи мне лучше о себе. - Она с восхищением смотрела на него. - Тебе очень повезло, ты так знаменит...
Он слегка скривил нижнюю губу, словно выражая неудовольствие.
- Ну да, - настойчиво продолжала она, - совсем недавно я видела твой портрет в иллюстрированном журнале.
- Да, да, - нетерпеливо ответил он.
- Но я всегда это знала, - продолжала она. - Помнишь, как ты на выпускном экзамене исполнял концерт Мендельсона, все уже тогда предсказывали тебе большое будущее.
- Прошу тебя, милая, не будем делать друг другу комплиментов!.. Что за человек был, в сущности, твой покойный муж?
- Он был достойный, благородный человек.
- Знаешь ли ты, что я встретил твоего отца за неделю до его смерти?
- Вот как?
- Ты не знала этого?
- Он ничего об этом не рассказывал...
- Мы, должно быть, четверть часа простояли с ним на улице. Я тогда как раз вернулся из моего первого концертного турне.
- Он ни слова мне не сказал - ни слова! - возмущенно сказала она, как будто отец ее упустил тогда что-то важное, от чего вся ее жизнь могла пойти по-другому. - Но почему ты тогда не пришел к нам? Как вообще случилось, что ты вдруг перестал бывать у нас, еще задолго до этого?
- Вдруг? Нет, постепенно...
Он долго смотрел на нее, и на сей раз глаза его скользнули по всему ее телу так, что она невольно подобрала под себя ноги, а руки, словно защищаясь, прижала к груди.
- Как получилось, что ты вышла замуж?
Она рассказала ему историю своего замужества. Эмиль слушал ее, по-видимому, внимательно, но пока она, сидя на диване, продолжала говорить, он поднялся и стал смотреть в окно. Когда она кончила, упомянув о сердечном отношении к ней родственников мужа, он сказал:
- Может быть, посмотрим картины, раз уж мы здесь?
Они медленно пошли по залам, то тут, то там останавливаясь перед какой-нибудь картиной, Берта иногда говорила: "Чудесно! Прекрасно!" В таких случаях он только кивал головой. Ей показалось, будто он совсем забыл, что она рядом с ним. Она ощущала легкую ревность к картинам, заинтересовавшим его. Вдруг Берта увидела перед собой картину, знакомую ей по альбому господина Рупиуса. Эмиль хотел пройти мимо, но она остановилась и приветствовала картину, как старую знакомую.
- Какая прекрасная вещь, Эмиль! - воскликнула она. - Не правда ли, красиво? Вообще я очень люблю картины Фалькенборга. - Он несколько удивленно посмотрел на нее. Она смутилась и попыталась объяснить подробнее: - Потому что в них невероятно много... потому что целый мир... - Она почувствовала, что поступает нечестно - обкрадывает человека, который не может защищаться, и, как бы раскаиваясь, прибавила: - Дело в том, что у одного господина в нашем городе есть альбом, или, вернее, папка с гравюрами, и потому я знаю эту картину. Это некий Рупиус; он тяжело болен, представь себе, он совершенно разбит параличом. - Она считала себя обязанной сообщить все это Эмилю, потому что ей казалось, что она все время читает в его глазах вопрос.
Теперь он сказал, улыбаясь:
- Это могло бы стать особой темой для разговора. У вас там, конечно, найдутся мужчины... - Он прибавил тише, будто немного стыдясь неделикатности своей шутки: - ...и не разбитые параличом.
Ей показалось, что она должна взять под защиту господина Рупиуса, и она сказала:
- Это очень несчастный человек. - Она вспомнила, как вчера сидела у него на балконе, и почувствовала огромное сострадание к нему. Но Эмиль следил за ходом своих собственных мыслей и спросил ее:
- Да, я очень хотел бы знать, что тебе довелось пережить за это время.
- Ты уже знаешь.
- Я хочу сказать, после смерти твоего мужа. Теперь она поняла, что он имеет в виду, и это ее немного задело.
- Я живу только ради сына, - решительно сказала она, - и не принимаю никаких ухаживаний. Я себе ничего не позволяю.
Его рассмешил комично серьезный тон, которым она заверяла в своем благонравном поведении. Она сразу поняла, что должна была выразить это совсем иначе, и тоже засмеялась.
- Долго ли ты пробудешь в Вене? - спросил Эмиль.
- До завтра или до послезавтра.
- Так мало? А где ты поселилась?
- У кузины, - ответила она. Что-то помешало ей признаться, что она поселилась в гостинице. Но она тут же подосадовала на себя за эту глупую ложь и решила поправиться. Эмиль быстро спросил:
- Надеюсь, у тебя найдется немного времени и для меня?
- О да!
- Так мы могли бы теперь же условиться. - Он посмотрел на часы. - О!
- Тебе надо уходить? - спросила она.
- Да, я, собственно говоря, должен был уйти уже в двенадцать...
Ей стало очень неприятно, что она снова останется одна, и она сказала:
- У меня сколько угодно свободного времени. Понятно, я не могу задерживаться слишком поздно.