— Кто это? — спросила я отца. — Что он хочет?
— Раб, посланный Тиберием. Таков обычай.
— Но редко соблюдаемый, — объяснила мама. — Раб советует Германику оглянуться назад.
— Но зачем? — удивилась Марцелла. — Я никогда не оборачиваюсь.
— Это своего рода предостережение, — продолжала объяснять мама. — Иногда будущее подкрадывается сзади, заставая нас врасплох. Раб напоминает Германику, что не следует терять осторожности и быть слишком самоуверенным. Всем смертным неведома их судьба. Сегодня ты в ореоле славы, завтра тебя заклеймят позором, а то ты и вовсе расстанешься с жизнью.
Я никогда не забуду первого посещения Большого цирка. События, произошедшие в тот день, изменили всю мою жизнь.
После триумфального шествия всю нашу семью пригласили разделить ложу с дядей Германика и его приемным отцом — императором Тиберием и неродной бабкой Агриппины — вдовствующей императрицей Ливией. Из дворца мы прошли по подземному тоннелю. Оказавшись в цирке, я поразилась, какой он громадный. Тысячи лиц вокруг. Люди топали ногами, кричали, размахивали руками.
Фанфары возвестили о нашем прибытии, и на какой-то миг стадион замер. Затем толпа взревела, как исполинский дикий зверь. Восторженными возгласами толпа встретила появившихся в ложе Тиберия и Ливию, но Германика и Агриппину приветствовали с еще большим восторгом. «Слава! Слава! Слава!» — прокатилось по всем ярусам амфитеатра. Германик широко улыбался и махал в знак признательности. Агриппина с сияющими глазами подняла вверх обе руки, как актриса в ответ на аплодисменты зрителей.
Восторженный рев толпы наконец умолк, когда император и сопровождавшие его лица расселись по местам. По рядам передавали коробочки и мешочки с ароматическими травами, чтобы забить плотский дух двухсот пятидесяти тысяч римлян, собравшихся вокруг. Самые высокие ярусы занимали беднейшие из беднейших, а места непосредственно над нами были отведены для тех, кто получил ранения в боях. В этих рядах я узнала одного из воинов, за которым ухаживала в госпитале в Кельне. Я улыбнулась и помахала ему, и в это время снова затрубили фанфары в честь прибытия весталок, девственных жриц Весты — богини домашнего очага. Толпа снова разразилась приветственными возгласами, когда облаченные в белые туники жрицы >ул заняли места в ложе.
У меня опять закружилась голова при виде тысячи людей на трибунах. Какая энергия заключена в них! Каким нетерпением они горят! С тех пор как тремя неделями раньше был убит Вителлий, никто из гладиаторов не завоевал популярности. Фанфары зазвучали снова, и на арене стали появляться участники представления. Сначала выехали несколько рядов колесниц — по четыре в каждом ряду. За ними вышли гладиаторы. Как они могли непринужденно улыбаться, когда им предстояло драться не на жизнь, а на смерть! В живых останется тот, кто до захода солнца убьет своего товарища.
Первая часть представления была отдана звериным травлям. Никогда раньше не видевшая слонов, я была поражена размерами, силой и умом этих животных. Трубные звуки, издаваемые ими, конечно, слышались за городскими воротами. Все во мне перевернулось, когда погонщики начали колоть несчастных животных раскаленными прутьями, чтобы натравить их друг на друга. Такой ужасной бойни я никогда не видела и не могла представить себе ничего подобного. Всю арену заволокло пылью, от хлещущей крови, экскрементов и вывалившихся внутренностей из вспоротых животов смрад стоял невыносимый. Я зажала уши, чтобы не слышать душераздирающие крики умирающих животных. Наконец среда окровавленных туш остался стоять один слон. Всего, наверное, погибли пятьдесят гигантов. Когда их начали быками оттаскивать о арены, победитель встал на колени перед императорской ложей — так он был надрессирован.
Убийство пантер мне показалось еще более жестоким. Я прикусила губу, чтобы не закричать, когда служители факелами выгнали их на арену. Обожженные, израненные мечами, экзотические животные яростно рычали, нанося друг другу удары огромными когтями. При всей своей ловкости и храбрости, они были обречены. Черные пантеры напоминали мне Гекату. Я не могла вынести этого зрелища и отвернулась, чтобы вытереть слезы. Но дочери солдата нельзя проявлять слабость, и я снова стала смотреть на арену.
Время от времени я украдкой бросала взгляд на Тиберия, развалившегося в кресле под пурпурным навесом. Император был крепкого телосложения, широкоплеч. По моим представлениям, он обладал привлекательной внешностью. Но что испытывает человек, которого узнают на монетах и памятниках повсюду в мире? Все же, несмотря на могущество и привилегированное положение Тиберия, я видела, что его снедает грусть. Он никогда не был счастлив. Его жизнь — трагедия. Но откуда мне это известно? И потом, трудно себе представить, чтобы столь могущественный человек не мог иметь всего, чего захочет.