Мама сжала губы.
— Не втягивай меня в это дело, Клавдия. Агриппина любит делать все по-своему.
— Она изменилась сейчас. Ты не узнаешь ее. А если бы такое случилось с папой? Неужели перед лицом этой ужасной трагедии нельзя забыть прежние разногласия?
Мама опустила глаза, будто рассматривала свой бокал.
— Можно, конечно, можно, — сказала она наконец.
Мы снова заставили рабов провести уборку дома. На этот раз мама заметила, что в спальне Германика неплотно прилегала одна из плит в полу. Приподняв ее, она обнаружила разлагавшийся труп младенца.
— Кошмар! — закричала она.
Рабы с испугом попятились назад. Собравшись с духом, мама достала тело и передала его одному из рабов:
— Сожгите это несчастное создание, сожгите немедленно где-нибудь за домом. А потом обыщите каждую комнату.
Тут же стали попадаться и другие омерзительные предметы под половыми плитами или в углублениях за гобеленами. Я сама нашла мертвую черную кошку с рудиментарными крыльями на спине. Потом обнаружился шнур со свинцовой табличкой, где было нацарапано имя Германика. Меня потрясли эти страшные находки.
Я прибежала к Германику и взяла его за руку.
— Мы обыскали весь дом, — заверила я его. — Ты был прав. Мы выкинули и сожгли всю эту гадость. Больше ничего не осталось, и запах исчезнет.
— Будем надеяться, — кивнул дядя. — По крайней мере теперь я знаю, что запах действительно был и он — не плод моего воображения. Это дело рук Пизона. Не представляю, как ему все удалось, но ответственность на нем.
— Ну вот, наконец ты убедился, — сказала Агриппина. — Я всегда подозревала его, а сейчас трижды в день приходят его рабы, чтобы справиться о твоем здоровье. Ха! Конечно, виноваты он и Планцина, да еще их приятельница-колдунья Мартина.
Германия улыбнулся:
— Но никакая колдунья не в силах совладать с вами.
Когда я ушла, дядя остался лежать на кушетке, разбирая свитки, донесения и прошения, но он не мог их читать из-за своей слабости.
— Германику лучше, на самом деле лучше, — сказала я Пилату в тот вечер за ужином. — Мы с Агриппиной заметили, как он посвежел, а перед моим уходом сказал, что ему надоел бульон и он хочет мяса.
— Я всем сердцем рад слышать это. — Пилат ближе подвинулся ко мне. — Рад за него и за себя также. Похоже, Исида услышала твои молитвы и приняла твою жертву, не говоря уже о моей. Значит, сегодня... — Он нежно погладил меня по щеке.
Я покачала с сожалением головой:
— Любимый, Германии все еще очень болен, серьезно болен. Вряд ли опасность миновала.
Пилат резко встал.
— Ты представляешь, уже десять дней...
— Конечно, представляю. Я тоже считаю. — Я поднялась, умоляюще глядя на него.
Пилат нежно взял меня за плечи.
— Моя дорогая Клавдия, ты должна понимать: к выздоровлению Германика не имеет отношения наше воздержание.
— Откуда это известно? Если он умрет, а я не сделаю всего, чего потребовала от меня богиня, я буду корить себя всю жизнь. Кроме того, Германик — твой покровитель. Разве ты не должен быть ему предан?
Пилат нахмурился и опустил руки.
— Ты обвиняешь меня в отсутствии преданности Германику? Я готов сделать для него все, что угодно, но твоя одержимость Исидой здесь ни при чем. Это не по-римски. Кто поклоняется Исиде, кроме горстки помешанных чужестранцев?
— Да, чужестранцев, но не помешанных, — поправила я его, стараясь говорить спокойно.
— Моя мать, — не унимался Пилат, — да и каждая римлянка, каких я знал, поклонялись Юноне и тем были довольны. Почитание этой богини не идет вразрез с желаниями мужа.
— Так-то оно так, — согласилась я, — но я обязана Исиде многим, чего ты даже не можешь себе представить. Пожалуйста, прояви еще немного терпения.
— Больше не хочу, Клавдия. — Он отвернулся от меня и взял плащ, небрежно брошенный на стул.
— А как насчет кусочка кабана? Ты даже не притронулся. Я же знаю, ты любишь. — Я нежно взяла его за руку.
— Предложи его Исиде. Я поужинаю в более приятной компании.
Германику лучше не становилось. Хотя мы делали вид, что ничего не происходит, запах появился снова. Рабы обнаружили петушиные перья, потом человеческие кости. Придя однажды утром, я почувствовала, что, несмотря на летнюю, теплую погоду, в доме непонятно почему холодно. Германии, а ему стало невмоготу лежать в затемненной комнате, заставленной мисками, склянками и пузырьками с лекарствами, собрался с силами, чтобы встать с постели и самостоятельно пройти в атриум. Следуя за ним по пятам, я лишилась дара речи от охватившего меня ужаса. На стене над нами было намалевано его имя перевернутыми буквами. Я созвала всех домочадцев. Никто не имел ни малейшего представления, как появились слова «Германии Клавдий Нерон». Рабы тщательно соскребли их, но на следующее утро надпись появилась снова. На этот раз без последней буквы «н» в имени Нерон.