Прорываясь через буйствующую толпу перед въездными воротами собственного дома, Кэтрин надеялась, что найдет там убежище, если только они с Робертом сумеют добраться до двери. Однако она слишком поздно заметила четыре автомобиля, припаркованных на подъездной дорожке. В ее голове зазвонил тревожный звоночек. Сколько человек могло приехать на четырех машинах? Наверняка немало. Передышки не предвиделось.
Кэтрин выключила зажигание.
Если хотите, можно отложить этот разговор на потом, — предложил Роберт Харт.
Рано или поздно мне все равно придется встретиться с ними, — не согласилась с ним Кэтрин.
Возможно, вы и правы.
Мне нужен адвокат?
Профсоюз позаботится об этом, — кладя руку ей на плечо, сказал Роберт. — Только не говорите этим людям ничего, в чем вы не уверены на все сто процентов.
Сейчас я не уверена ни в чем, — тяжело вздохнула Кэтрин.
Незнакомцы оккупировали кухню и «длинную» комнату. Мужчины были в черной форме и темных костюмах. На Рите был вчерашний костюм цвета голубой волны. Грузный мужчина в овальных очках со стальной оправой, с волосами, блестевшими и лоснившимися от переизбытка геля, подошел к Кэтрин. Воротник его рубашки, как отметила про себя женщина, глубоко впился в кожу, а лицо имело нездоровый румянец. Раскачивающаяся походка мужчины отличалась той неповоротливостью, которая присуща большинству страдающих ожирением людей. Особое впечатление производил танцующий из стороны в сторону живот.
Миссис Лайонз, — протягивая руку для рукопожатия, сказал толстяк. — Меня зовут Дик Сомерс.
Кэтрин позволила мужчине пожать ей руку. Рукопожатие было слабым, а кожа — влажной.
Зазвонил телефон. Роберт Харт не двинулся с места, и Кэтрин была очень благодарна ему за это. Она сейчас нуждалась в нем.
Откуда вы? — спросила женщина.
Я следователь из отдела безопасности. Первым делом спешу заверить вас, от своего лица и от лица моих коллег, что все мы глубоко сожалеем о постигшей вас утрате.
До слуха Кэтрин долетало приглушенное бормотание диктора из стоявшего в соседней комнате телевизора.
Спасибо.
Я знаю, что это невосполнимая потеря для вас и вашей дочери, — сказал Сомерс.
При слове «дочери» Кэтрин передернуло. Это не осталось незамеченным.
Однако я обязан задать вам несколько вопросов, — продолжал толстяк.
На столах в кухне стояли одноразовые пластиковые стаканчики из-под кофе и две яркие розовые коробочки с пончиками «Данкинг Донате».
Кэтрин страстно захотелось пончика, обыкновенного пончика, который можно окунуть в чашку с горячим, дымящимся кофе, а затем отправить сладковатое тесто себе в рот. Как-никак она не ела уже более полутора суток.
Мой коллега Генри Бойд, — сказал Сомерс, представляя вдове молодого светловолосого мужчину с усами.
Кэтрин пожала протянутую руку.
Затем ей представили четырех человек, облаченных в летную форму авиакомпании «Вижен»: золоченые пуговицы и галуны, зажатые в руках фуражки. Такую же униформу носил ее покойный муж. От волнения у Кэтрин перехватило дыхание. Она пропустила мимо ушей обрушившийся на нее поток соболезнований, прекрасно понимая, что они лишены искренности, что люди, приехавшие в ее дом, собрались здесь не за тем, чтобы горевать о постигшей ее утрате.
Мужчина с волосами цвета металлической стружки сделал шаг вперед и представился:
Миссис Лайонз! Я старший пилот Билл Тирни. Мы вчера разговаривали по телефону.
Да.
Разрешите мне еще раз выразить, от своего лица и от лица всех сотрудников авиакомпании, наше глубокое сожаление по поводу гибели вашего мужа. Он был прекрасным пилотом, одним из лучших.
Спасибо.
Слова «глубокое сожаление» и «разрешите мне выразить» повисли в воздухе кухни подобно облаку табачного дыма. Кэтрин раздражали эти шаблонные соболезнования, похожие друг на друга, как десятидолларовые купюры в пачке. Почему люди пользуются заученными формулировками? Разве нельзя выражать соболезнования искреннее, отойдя от шаблона? Перед ее мысленным взором предстала картина: старший пилот стоит у зеркала в туалете своего офиса и репетирует речь; он волнуется, так как это первая катастрофа такого масштаба, обрушившаяся на «Вижен».
Расскажите мне, пожалуйста, содержание пленки «черного ящика», — попросила старшего пилота Кэтрин.
Тирни поджал губы и отрицательно покачал головой.
Никакой информации касательно аудиозаписи пока что официально не обнародовано, — сделав шаг вперед, заявил Сомерс.
Я это прекрасно понимаю, — поворачивая голову к следователю, сказала Кэтрин. — Но вы ведь знаете, что на пленке? Так ведь?
Нет. Я ничего не знаю, — ответил тот, стараясь не смотреть ей в глаза.
Кэтрин стояла посреди кухни у всех на виду, облаченная в свою зимнюю одежду — сапоги, теплую куртку и джинсы. Тяготясь обращенным на нее всеобщим вниманием, женщина чувствовала себя не в своей тарелке, так, словно допустила ужасную бестактность.
У одной из машин не заперта дверца, — указывая в окно на подъездную дорожку, произнесла она.
Давайте пройдем в гостиную, — предложил Сомерс.
Чувствуя себя чужой в собственном доме, Кэтрин прошла в «длинную» комнату. Мужчины расселись первыми, и единственным свободным местом, оставленным для нее, было огромное кресло Джека, повернутое так, чтобы струящийся из высоких окон свет мешал женщине видеть лица собравшихся. Утонув в пышной обивке, Кэтрин почувствовала себя маленькой и жалкой.
Кто-то выключил телевизор.
Я задам вам пару вопросов, — засунув руки в карманы брюк, сказал Сомерс. — Это не займет много времени. Расскажите нам, пожалуйста, как ваш муж вел себя в воскресенье перед отъездом в аэропорт.
Никто не достал из портфеля магнитофон. Никто не собирался стенографировать то, что она им скажет. Это не могло быть настоящим допросом… Или все-таки могло?
Нечего рассказывать, — сказала Кэтрин. — Все было, как всегда. Часа в четыре после полудня Джек принял душ, переоделся в форму, спустился вниз, почистил туфли…
А где были вы в это время?
В кухне. Там мы попрощались.
Слово «попрощались» наполнило ее душу печалью. Кэтрин закусила губу. Она попыталась восстановить в памяти тот воскресный день, когда видела мужа в последний раз. В ее воображении всплыли осколки образов, картинки, похожие на ночные видения. Нога Джека, опирающаяся на выдвинутый ящик. Старая тряпка из зеленой шотландки, зажатая в его руке. Длинные руки мужа, несущего свои вещи к стоящей на подъездной дорожке машине. «Не забудь позвонить Альфреду, — сказал Джек на прощание. — Скажи ему, чтобы он приехал в пятницу».
Да, это был обычный день, ничего особенного. Джек почистил свои туфли, вышел из дому, сказал, что будет в четверг. Она стояла на пороге перед раскрытой настежь дверью. Было холодно. Медлительность Джека раздражала ее.
Ваш муж звонил кому-нибудь в тот день? — поинтересовался Сомерс. — Разговаривал с кем-то?
Я не знаю.
В глубине души Кэтрин понимала, что Джек, если бы захотел, мог бы переговорить в тот день по телефону не с одним десятком человек, не поставив ее в известность.
Скрестив руки на груди, Роберт Харт сосредоточенно разглядывал кофейный столик, на котором лежали книги по искусству, гравюра по камню, привезенная Джеком и Кэтрин из Кении, и покрытая эмалью шкатулка из Испании.
Миссис Лайонз! — продолжил дознание Сомерс. — Был ли ваш муж не в духе накануне своего отъезда?
Нет.
Может, он на кого-то сердился?
Нет. Нисколько… У нас, правда, течет немного душ, хотя нам его недавно ремонтировали. Джек попросил меня позвонить Альфреду…
Альфреду?
Альфреду Захайену, — уточнила Кэтрин. — Он слесарь-сантехник.
Когда ваш муж попросил вас позвонить Альфреду?
Первый раз еще в спальне, минут за десять до своего ухода. Второй раз, когда он шел к своей машине.
Пил ли Джек спиртное перед отъездом?
Не отвечайте, — подавшись вперед, сказал Роберт.