Если утром Кэтрин выражала легкое недовольство из-за присутствия посторонних людей в ее доме, то теперь она понимала, что без них не обойтись.
Роберт Харт еще здесь, — сообщила Рита вдове. — Он в кабинете.
Вы сняли номера в «Тайдз»? — спросила Кэтрин.
Да. Компания забронировала несколько номеров.
Кэтрин кивнула. Она прекрасно понимала, что пустующая в мертвый сезон гостиница «Тайдз» теперь переполнена. Вместо нескольких влюбленных парочек, останавливающихся здесь на уик-энд, она битком набита журналистами и служащими авикомпании.
С вами все в порядке? — поинтересовалась Рита.
Да.
Может быть, вам принести чего-нибудь, пока я не ушла?
Нет. Спасибо. Со мной все будет хорошо.
Провожая Риту взглядом, Кэтрин подумала, что ее последние слова лишены смысла. Смехотворная бравада, не больше. Жизнь никогда не будет прежней. Счастье не вернется в ее дом.
Часы не показывали и четверти пятого, а за окнами уже смеркалось. Как-никак был конец декабря. Сразу же после обеда тени начали удлиняться. Свет был мягким, почти призрачным. Такой игры тонов и полутонов Кэтрин не видела уже давно. Окружающие предметы казались нереальными, почти фантастическими. Ночь медленно высасывала цвета из деревьев, неба, скал, покрытой изморозью травы и гортензий. Наконец за окном сгустились сумерки, и единственным, что Кэтрин могла отчетливо видеть, было ее отражение в стекле.
Скрестив руки на груди, она навалилась всем телом на край раковины. Прошедший день был столь мучительно тяжелым и длинным, что Кэтрин давно уже воспринимала его не как реальность, а как горячечный бред. Ей казалось, что ее натянутые, как тросы лифта, нервы не дадут ей заснуть — ни сегодня, ни завтра, никогда… Иногда Кэтрин чудилось, что она выпала из обычного хода событий и теперь уже не сможет вернуться обратно.
В свете, льющемся из окон дома, она видела, как Рита, подойдя к своей машине, села за руль, завела двигатель и растаяла во тьме. Теперь они остались вчетвером. Мэтти спала у себя в комнате, прабабушка и мать поочередно дежурили у ее постели. Роберт, по словам Риты, сидел в кабинете Джека.
«Что он там делает?» — подумала вдова.
Весь день у деревянных въездных ворот, за которыми кончался принадлежащий ее семье земельный участок, толпились люди: одни рыскали в поисках жареных фактов, другие отгоняли слишком назойливых зевак от проволочной ограды. Но теперь, как надеялась Кэтрин, все эти репортеры, операторы, продюсеры и гримеры свернули свои манатки и отправились в «Тайдз», где за стаканчиком виски будут обсуждать последние слухи. А потом, поужинав, отправятся спать. Так, по представлениям Кэтрин, жили люди их профессии.
Заскрипели ступени лестницы. Поступь была тяжелой, мужской. На долю секунды Кэтрин почудилось, что это идет ее муж, но наваждение длилось недолго. Это не мог быть Джек.
Кэтрин.
Без галстука, в рубашке с закатанными рукавами и с расстегнутой верхней пуговицей, Роберт Харт возник в проеме двери. Между суставами пальцев его правой руки торчала ручка, которой он, находясь в немного взвинченном состоянии, немилосердно махал, словно дирижер своей палочкой.
Я думаю, что вам следует это знать, — сказал Роберт. — Главная версия сейчас: катастрофа произошла вследствие неисправности.
Откуда вы знаете?
Передали из Лондона.
Они уверены? — с надеждой в голосе спросила Кэтрин.
Нет. Это всего лишь обычный треп. Люди строят версии на пустом месте. До сих пор обнаружены только кусок фюзеляжа и мотор.
Боже! — вырвалось из ее груди.
Женщина запустила пятерню в волосы. Она всегда так делала, когда нервничала.
«Кусок фюзеляжа», — промелькнуло у нее в голове.
Кэрин повторяла фразу про себя, тщетно стараясь вообразить этот «кусок фюзеляжа», представить, как он может выглядеть.
Что за «кусок фюзеляжа»? — спросила она.
Часть кабины экипажа. Около двадцати квадратных футов.
Ну… а тела?
Нет, не найдены. Вы ведь сегодня ничего не ели? — меняя тему, спросил Роберт Харт.
Я в норме.
Я в этом не уверен.
Кэтрин посмотрела на стол, заставленный маленькими кастрюльками из огнеупорного стекла, пирогами, готовыми обедами в пластиковых контейнерах, шоколадными пирожными с лесными орехами, пирожными с масляным и заварным кремом, печеньем и салатами. Большой семье этой еды хватило бы на несколько дней.
Когда люди не знают, что делать, они приносят еду, — грустно сказала женщина.
Весь день то один, то другой полицейский стучались в дверь ее дома, чтобы передать приготовленные друзьями и соседями «подношения». Об этой традиции — приносить еду в дом, где случилась смерть, — Кэтрин знала давно и не удивлялась ей. Удивительным было другое: несмотря на шок и горе, ее тело продолжало исправно выполнять свои функции, не обращая внимания на зияющую пустоту, образовавшуюся в душе. Кэтрин подташнивало, но ее тело настоятельно требовало пищи. Это противоречие между духовным и телесным ставило женщину в тупик.
Надо будет отдать еду полицейским и журналистам, — предложила Кэтрин. — Здесь она только испортится.
Никогда не подкармливайте прессу, — предостерег ее Роберт. — Они как бизоны во время гона. Если вы впустите их в дом, беды не оберешься.
Женщина улыбнулась. Ее удивило, что она еще в состоянии улыбаться. Ее лицо саднило, разъеденное солью, оставшейся после многочасового плача.
Ну, мне пора, — приводя себя в порядок и застегиваясь на все пуговицы, сказал Роберт. — Вам, наверно, хочется побыть со своей семьей.
Вы летите обратно в Вашингтон?
Нет. Я остановился в гостинице. Уеду завтра.
Он снял со спинки стула висящий там пиджак и надел его. Из кармана Роберт достал свернутый галстук.
Хорошо, — рассеянно сказала Кэтрин.
Мужчина пропустил галстук под воротником рубашки и умело завязал узел.
Зазвонил телефон. Дребезжащий, резкий звук показался Кэтрин неуместно громким, назойливым. Она беспомощно глянула на аппарат.
Роберт! Я не могу сейчас говорить.
Мужчина подошел к телефону и поднял трубку.
Роберт Харт! — представился он. — Нет… Без комментариев… Нет-нет… Никаких комментариев…
Повесив трубку, он уставился на Кэтрин. Она раскрыла было рот, но Роберт опередил ее.
Идите наверх и примите душ, — снимая пиджак, сказал он, — а я разогрею что-нибудь вкусненькое.
Поднявшись по скрипучей лестнице, Кэтрин замедлила шаг в длинном коридоре. По обеим сторонам виднелись двери, ведущие в комнаты второго этажа. Воспоминания сегодняшнего дня нахлынули на нее могучим потоком, затмевая все остальное. Заглянув в комнату дочери, Кэтрин увидела, что Мэтти и Джулия спят в одной кровати, повернувшись спиной друг к другу. Бабушка слегка похрапывала. Стеганое ватное одеяло, накрывавшее Мэтти и Джулию, ходило ходуном. Блеснула новенькая сережка, продетая в левое ухо дочери.
Бабушка пошевелилась.
Как Мэтти? — тихонько, чтобы не разбудить дочь, прошептала Кэтрин.
Будем надеяться, что она проспит до утра, — потирая рукою глаза, ответила Джулия. — Роберт еще не ушел?
Нет.
Он останется на ночь?
Не знаю… Нет. Думаю, он поедет в гостиницу… к остальным…
Кэтрин ужасно захотелось улечься на кровать рядом с бабушкой и дочерью. Уже не раз в течение дня силы покидали ее, она чувствовала слабость в коленях и непреодолимое желание лечь и больше не вставать.
«У нас тут просто какой-то матриархат», — подумала Кэтрин, вспоминая, как в присутствии дочери она старалась вести себя уверенно, а когда оставалась наедине с бабушкой, искала в ее объятиях утешения.
Она вдруг припомнила, что на стоящем в коридоре столике примостилась старая фотография, воспоминание о давно канувшей в Лету эпохе. На фотографии молодая бабушка Джулия была облачена в узкую темную юбку до колен, белую блузку и шерстяную кофту на пуговицах и без воротника. На шее — нитка жемчуга. Стройная фигура и глубокое декольте. Длинные черные волосы зачесаны на одну сторону. Правильные черты лица Джулии отличались некоторой резкостью, мужественностью, что, впрочем, не портило общего впечатления от ее красоты. Ее запечатлели сидящей на диване. Одна ее рука тянется за чем-то, что так и осталось за кадром, а между тонкими пальцами другой зажата дымящаяся сигарета. Во всей позе, особенно в изящно согнутых пальцах с сигаретой, сквозил неприкрытый эротизм.