И вот я топталась у плиты, а телефон звонил, не переставая, и большая часть звонков предназначалась мне. Будь я пошлой дурой, я бы сказала, что вот, стоило мне подняться на ноги, как все обо мне вспомнили. Но я-то понимала, что в нищете и горе сама отгородилась от людей, приготовилась умирать. Даже если я подходила к телефону, то разговаривала так, что все терялись. Но большей частью просто не подходила. Один из друзей, не потерпевший краха во всем этом бардаке, пригласил меня, например, на презентацию своей книги, где должен был собраться весь Питер. А я не пошла. Для себя я объяснила это тем, что у меня нет целых колготок и не те туфли. На самом же деле отчаяние сделало меня трусливой. Встречаясь с людьми, я боялась, что меня невзначай заденут, унизят, а я этого уже не переживу, хотя всю жизнь до этого умела переживать и чужие ненависть, и зависть, и агрессию. В писательском мире никто не посмотрит, что ты женщина, лупят на равных.
Наконец позвонил с вокзала зять и спросил, как ему доехать. Я объяснила и стала ждать (дорога занимала не более получаса даже с поисками дома и квартиры). В положенное время раздался звонок в дверь, но это был не зять. Явился Женечка Свиридов. Он теперь по делам приходил не в издательство, а домой к Виктору. После того, что случилось на праздновании юбилея, встречаться с Нефедовым было ему ни к чему. Кстати, я так и не узнала настоящей причины или хотя бы внешнего повода нефедовского поведения в тот вечер. Где-то в подсознании имея в виду Варьку, я пригласила красивого-умного-неженатого Женечку на вечер.
Утро переходило в день, Яна уже собралась в школу за Кирюшей, а потом и вернулась из школы.
Игорька все не было.
– Может, надо куда-нибудь позвонить? Может, с ним что-то случилось? – попеременно обращались ко мне Виктор с Яной.
– Ну где тут за две остановки на метро можно так надолго потеряться?
– Это пошлые, мелкие людишки, вроде нас с вами, не потеряются, а Игорек – может. Мой зять – гений по этой части!
Игорек был на удивление рассеян, да еще близорук, а очков не носил. Вполне вероятно, что уехал не в ту сторону. Вначале спутал направление, потом задумался и не спохватился, что едет не туда.
– Меня только поражает, что он, при своей простоте, вечно берет интервью у бывших Штирлицев и даже может следить за хитросплетением шпионских интриг.
– Как – у Штирлицев? – округлила Яна глаза.
– Хобби у Игоря такое. Шпионов любит!
Спохватились, что нет хлеба. Послали Кирюшу в булочную, которая была в этом же доме. Через пять минут он ворвался в квартиру, запыхавшийся и испуганный:
– Там внизу, у батареи, какой-то дядька с рюкзаком стоит. Страшный такой, бородатый, а с него вода течет!
Слова «рюкзак» и «бородатый» подвигли меня спуститься по лестнице на первый этаж. И, конечно же, там стоял Игорек, прислонившись спиной к батарее. Стоял он в луже воды.
– Что ты тут делаешь? – строго спросила я.
– Не видишь – сохну.
– Где ты был, почему ты сохнешь? Опять не туда уехал?
– Какая-то ты все-таки неисправимая, теща!
Вечные подозрения, вечно не в ту сторону. Я просто решил проехать по Питеру наземным транспортом и выпал из автобуса.
– Но как – выпал? Как же можно выпасть?
– Рюкзак перетянул, вот как!
– Но зачем тебе на два дня рюкзак?
– Мало ли! – пожал он плечами.
Целый час мы все плясали вокруг Игоря, подавая шампуни и полотенца, отыскивая в Викторовом гардеробе сухую и чистую одежду. Потом он заснул в ванне – крепко, как будто умер, и мы все долго его будили. В общем, мой зять не ударил в грязь лицом и продемонстрировал все свои самые лучшие качества, приведя Виктора с Яной и Кирюшу в неимоверный восторг.
Потом явилась Варька с новым платьем для Яны (опять какая-то шибко важная презентация, хотя я заметила с Яниной стороны желание дать Варьке заработать). Начали мерить платье. Потом явились Аля с Игорем, вскоре за ними – Женечка, а потом уже и Стальной со своей Машкой.
В общем, «приходили к Мухе блошки, приносили ей сапожки». Сапожки не сапожки, но Стальной подарил целый ящик книг, и именно тех, о которых я мечтала. Всякие там детские энциклопедии, популярные научные издания для детей и так далее. Получилось, что Игорь не зря притащил свой боевой рюкзак. Я понимала, что подарок был неимоверно дорогим, но чувство деликатности нарушено все-таки не было. Конечно же, насчет подарка он советовался с Яной.
Дальше мои воспоминания об этом дне крайне раздерганы, потому что происходило много весьма важных событий, а я как хозяйка должна была любой ценой не допустить как скандала, так и скуки. Для начала я познакомила Алю со Стальным, хотя по его лицу было понятно, что можно и не знакомить – он узнал Алю сразу. В другом конце громадной гостиной Женечка Свиридов и Варька уже играли в гляделки. Яна вилась над Игорьком, считая, наверное, что он сам не в состоянии даже поесть.
Надутая Машка то косилась на мужа, явно увлеченного разговором с Алей, то на новое платье Яны.
Кирюша, воображая себя невидимкой, крутился вокруг стола и воровал бутерброды, не для себя, как я думаю. Были тосты, здравицы, комплименты и все, что положено в таких случаях.
К сожалению, критическая масса литераторов за столом вносила некий перекос во всеобщий разговор. Мы с Алей – старые боевые кони – еще куда ни шло, мы могли и о другом. Но Игорек, Женя Свиридов, свихнувшийся на литературе Виктор да и, что совсем удивительно, Стальной тему беседы менять не хотели. Получалось, конечно, кто в лес, кто по дрова.
Самым утонченно-образованным был Женечка, и только Виктор по глупости и Игорек по молодости могли делать вид, что способны поддерживать эту высоколобую беседу. В другое время Женечка не показал бы себя сполна, он был скромный мальчик, но Варькино присутствие его малость оглупило. В конце концов Варька же и положила конец уж слишком умным разговорам.
– Ой, как возвышенно и пряно! От ваших разговоров хочется ржавую гаечку пососать!
Сказано это было робким девическим голоском («посмотрите на меня, я у мамы дурочка»), но хохотали все от души. Стальной кинул на Варьку пронзительно-веселый взгляд, по которому я сразу поняла: он раскусил эту негодяйку, которая, может быть, одна из нас всех как раз могла поддержать Женечкины разговоры.
Настала пора выступать Виктору, и, надо признаться, он сказал все, что говорят обычно графоманы: кому дали премию, у кого какой тираж; народ не воспринимает действительно серьезную литератору; вокруг премий и стипендий творится черт те что.
Стальной свернул на Достоевского, это понятно, потому что тут совпали и судьба Стального, и мода "на Достоевского. Пошлостей он не говорил, не низводил Достоевского до своего уровня, любил за то, за что надо любить. Делал только одну маленькую ошибочку, о чем ему и сказала Аля:
– Знаете, Володя, все вы говорите так. Что касается духа Достоевского, действительно великого. Но вы... как бы это сказать... у меня такое чувство, что вы думаете, будто Достоевский пишет нашу голимую правду, реальность. А он ведь не реалист. Пророк, но не реалист. Он больше, чем реалист, но не реалист.
Разумеется, Виктор стал спорить, а Стальной надолго задумался.
– И Гоголь не реалист, и Толстой не реалист, и Диккенс не реалист. Это гении, которые создают свои миры, в той или иной степени похожие на наш мир, но это – не наш мир. Вот мы с Женькой, честные тетки, среди забот-хлопот еще способны написать нечто возниженное, близкое к жизни, потому что мы женщины и не гении.
– Но весь Запад читает Достоевского и знает Россию по Достоевскому! – загорячился Виктор.
– Потому и не знает. Никто нас не знает. Нас даже по Чехову трудно вычислить… – с улыбкой ответила Аля.
– Да... э-э… Чехов пошловат. – встрял Виктор.
– Это Чехов пошловат? – вдруг изумился Стальной.
– Виктор делает всеобщую ошибку нашего воспитания, – попыталась спустить на тормозах я. – У нас если кто пишет о пошлости, кто ее особенно ненавидит – сам пошляк. Вот и Чехов, и Зощенко…