Игорек был молодым и проворным работником, но не это отличало его от других слуг, а умение чувствовать человека, понимать его самочувствие и читать внутренние мысли. От этого он делал все с опережением и никогда не ошибался в своих действиях. Игорек говорил, что мистические способности достались ему по наследству от деда-знахаря, к которому раньше вся беднота шла душу и тело лечить.
- Может ты и прав, ясновидец. Пустить жену на вольные хлеба и точка. Эх! Говорить будут эти негодяи, что, мол, я тиран, самодур, обидел такую женщину, или скажут, не по зубам пришлась печёнка. А я что скажу? Что? – Размышлял вслух помещик.
- А ничего говорить и не надо, хозяин. Оправдываться, значит признавать. Вы себя ведите достойно, красочно, будто хорошо вам, улыбайтесь и здоровья желайте. – Ответил за хозяина слуга.
- Достойно?! Не хочешь ли ты принизить мое достоинство, Игорек? – Заупрямился Егор Аристархович. - Помещику не говорят такие вещи. Ты меня не провоцируй. Понял?
- Понял. Простите Егор Аристархович, не хотел ничего плохого сказать. – Извинился Игорек и присел на корточки напротив хозяина. – Может, в дом пойдете?
- Ступай, Игорек. Я скоро сам в дом зайду, а вещи с собой занесу. Ступай-ступай, я скоро. – Егор Аристархович хотел еще подышать вечерним влажным воздухом, чтобы крепче спалось.
Совсем стемнело. Дождь прекратился вечером и больше не возобновлялся. В садах застрекотали кузнечики, в воздухе появились высохшие комары, что-то большое пролетело по воздуху низко над землей, тяжело опираясь на стоячий воздух, и зашумело в листве парка. Егор Аристархович тяжело вздохнул и заснул.
Проснулся помещик Третюхин уже солнечным утром в своей постели, совершенно не помня, что вчера ушел прямиком в сон на улице. Только после завтрака он пришел в себя окончательно и все вспомнил. Оказалось, что его вместе с креслом ночью занесли в дом слуги - Игорек и свинопас Федька. Эту историю они рассказывали с задором, в ролях ради придания забавного намека происшедшего. Хозяин сначала слушал и ухмылялся умелости словоблудов, а потом расхохотался до слез.
- Ну, черти! Рассмешили меня. А что, я так вот и сидел в кресле, как ты Федька показал? – И Егор Аристархович прикинулся на мгновение опять спящим с закинутой назад головой и открытым ртом.
- Только, когда взялись нести, голову мы вашу между подушками придерживали и нижнюю челюсть прикрыли платочком, - продолжали смешить слуги, воспроизводя еще раз комическую сцену переноса помещика к кресле.
Лучше всего показывал сценки только Федька, который умел артистично паясничать, подражать, подмечать особенности поведения, как будто в нем от природы жил театральный актер. Характером Федька отличался от Игорька. Он жил увлеченным своим собственным миром, мало говорил, занят был с утра до вечера, а когда надобно посидеть с животными, то и ночью. Давно, лет так тридцать назад, узнал Егор Аристархович, что есть такой Федька, который корову вылечил от гнойника, ей жить оставалось недолго. Тогда, кроме Федьки, никто не взялся за напрасное дело, а он выходил буренку и раздоил до двух ведер в сутки. Позвал помещик работать Федьку на хозяйском дворе, с тех пор прижился. Жил Федька в своей избе в прилежащей к поместью деревне со своей женой крестьянкой Дашкой и с двумя детишками. Дети очень походили на Федьку, такие же белобрысые и курносые, но взгляд Дашкин. Трудился Федька в основном в скотном дворе и на птичнике. Он знал о разведении животных практически все, подтверждая свои умения здоровым хозяйством поместья. В свое время Егор Аристархович обучил Федьку грамоте в церковно-приходской школе, а потом возил его целый год по городам к лучшим скотоводам и птицеводам. Несмотря на зрелый возраст, а Федьке было на два года больше, чем его хозяину, между мужчинами завязалась дружба и понимание. Год от года дела по уходу и разведению домашних животных стали улучшаться. Таким образом, в подсобном хозяйстве Третюхиных появились барашки и овцы, боров со свиньями, две лошади, три десятка кур, десяток уток, индейки, четыре козы, пять коров с молодым бычком, не считая всяких там собаченок и разноцветных кошачьих. Федька помогал со скотом всей деревне, он мог вылечить хворь животине, иногда помогал на пастбища вывести с утра, а к вечеру привести обратно. Никому не отказывал и везде поспевал. Только породистых собак в поместье не было. На охоту Егор Аристархович не ходил, говорил, что настрелялся в живых на войне вдоволь. Как не уговаривал его Федька, но все было тщетно, собак породистых заводить не стал.
После потехи со слугами помещик Третюхин остался опять один в комнате на первом этаже. Он развалился в своем бархатном синем халате на гобеленовом диване у стены, на которой видел арабский шерстяной ковер, увешанный всяческим оружием. Все виды оружия, которые когда-либо попадали в руки капитана Третюхина, теперь висели на ковре и покрывались пылью. Егор Аристархович по военной привычке держал разное оружие: стрелковое и охотничье, ружья, сабли со штыками, прочая армейская всячина. Каждая вещь напоминала ему о событии в прошлой жизни, о которой он мог бы очень много и красочно рассказать своим детям или внукам, но у него их не было, а жену это совершенно не интересовало. От скуки он принимался писать рассказы о своей прошлой жизни кое-что, вспоминая в подробностях, а кое-что выдумывая. Недолго прозябая от безделья, Егор Аристархович собрался с духом и медленно поднялся в кабинет с верандой на втором этаже, чтобы заняться творческим трудом. Но писать пришлось ему недолго, в дверь кабинета постучали.
- Прошу, войдите! – Крикнул строго помещик.
Дверь открылась и в комнату вошла Наталья Павловна в домашнем платье. Лицо ее было напряжено и краешки губ подергивались не то в улыбке, но то от страха. Она закрыла за собой дверь и встала напротив привставшего Егора Аристарховича. Она стояла так молча, не решаясь сказать что-то очень важное, собиралась с мыслями и наконец, начала.
- Так больше продолжаться не может… Ну, вы меня понимаете же?
- В общем, не очень, - негодовал помещик, хотя и догадывался о сути.
- Так вот… Я вам изменила! С молодым барином господином Ананьиным! В тот день, когда он останавливался у нас. Прошу не судите молодого барина в нарушении правил гостеприимства, он ни в чем не виноват. Обещайте сейчас! – Жена ждала ответа и смотрела прямо в лицо своему мужу.
Лицо помещика побагровело от ярости. Он выпрямился по стойке смирно, словно слушал на суде приговор о своем трибунале. Ответить сразу не получилось, помешал голосовой спазм. В результате из него вырвалось клокочущее не то бульканье, но то кряхтение.
- Так я не услышала от вас, вы обещаете не сводить счеты с господином Ананьиным? – Переспросила Наталья Павловна.
- А-а-а! – Вырвалось из горла Третюхина. – Ненавижу! Прочь стерва! Вон! Пошла вон отсюда! Ненавижу тебя! – Заорал пониженным голосом разбушевавшийся Третюхин, топая ногами в пол и стуча кулаком в стол.
Наталья Павловна, испугавшись истерики мужа, выскочила из кабинета и почти бегом добралась до своей комнаты в другом крыле дома. Запершись на ключ, она долго стояла напротив мятой кровати в ожидании шагов мужа, а потом упала на кровать вниз лицом и разрыдалась. Самое страшное было позади, признание состоялось, дело осталось за малым, срочно уехать в город. На это должна быть воля мужа, иначе как ей добраться за десятки верст пешком. Слуги ей не подчиняются, обуви подходящей нет. Никто не окажет ей в помощи, знала, на что шла. Наталья Павловна вскочила с кровати и принялась собирать вещи, горькие горячие слезы закрывали ей обзор, она растирала их мокрыми ладонями, потом рукавом, а потом теми же вещами, которые бросала в кучу на кровать.