Кристи смотрела, как он разливает рубиново красную жидкость, и изнемогала от ревности, пожиравшей ее душу, как пламя — дрова в камине. Голова у нее слегка шумела, и, словно со стороны, она услышала своей собственный, неестественно высокий голос:
— И как, она не передумала? Признаться, я буду удивлена, если она согласится переселиться сюда, Доминик. Я понимаю, что эта женщина без ума от тебя, но все же вряд ли она согласится променять лондонскую Харли-стрит на какой-то там Сетондейл.
Словно в кошмарном сне, она увидела, как Доминик застыл с графином в руке, и ярко-красные отсветы пламени преломились в хрустале.
Медленно повернувшись к ней, он улыбнулся, и в этой улыбке Кристи почудилось что-то демоническое.
— Ну-ну, — сказал он негромко. — Ты, случаем, не ревнуешь?
Проклиная свою несдержанность, Кристи яростно парировала:
— А почему я должна ревновать? Потому, что она спит с тобой? Но я однажды уже отказалась от такой возможности, если помнишь!
Доминик в мгновение ока оказался рядом, свирепо стиснув ее руку.
— Святые небеса, ты, кажется, совершенно не соображаешь, когда нужно остановиться! — прорычал он. — Кристи попыталась вырваться, переполненная одновременно страхом и желанием, но от этого мрачный огонь в его глазах разгорелся лишь сильнее. — Брось, Кристи! — Он встряхнул ее, как тряпичную куклу, и в следующую минуту едва успел уклониться от пощечины.
Теперь уже поздно было протестовать или просить о снисхождении. В воцарившейся тишине она видела лишь его лицо, склоняющееся к ней. В камине стрельнули дрова, Кристи издала придушенный стон, и в следующее мгновение его губы впились в ее рот.
В его поцелуе не было страсти, скорее, Доминик хотел отомстить и унизить ее, и все же, несмотря на это, желание пронзило Кристи, словно искра упала на сухой порох…
Зубы его жадно куснули ее губы, а язык властно устремился вглубь, и Кристи почувствовала, что начинает таять.
Совсем близко раздавался частый и мощный стук его сердца. Руки девушки сами собой обвились вокруг шеи Доминика, и она теснее прижалась к нему. Язык его пробежал по ее чуть припухшим губам, тело задрожало, из горла вырвался хриплый возглас:
— Боже, Кристи!.. Что ты делаешь со мной?..
Губы его действовали на этот раз нежно, словно заглаживая вину и прогоняя боль, которую он только что причинил. Сейчас Кристи могла бы без труда высвободиться, но не сделала этого, уступая наслаждению, захлестнувшему ее с головой.
— Кристи!..
Она задрожала, услышав страсть в этом глухом возгласе. Груди, прижавшиеся к его телу, изнывали по ласке.
В поцелуях Доминика не было больше ни презрения, ни злобы — только желание, мало-помалу охватывавшее их обоих. Рука его скользнула по спине Кристи, и она, чувствуя, что больше не может сопротивляться своим ощущениям, прильнула к нему и отдала себя в руки судьбы.
— Я столько времени мечтаю о тебе! — пробормотал Доминик, и по коже у нее пробежали мурашки. — Дай мне любить тебя, Кристи, — шептал он, покрывая поцелуями ее шею и плечи, — дай показать, как я желаю тебя!
Рука его дотянулась до застежек платья на ее спине, но она отступила, и тело его напряглось.
Кристи порозовела, чувствуя на себе его неотрывный взгляд. С раскрасневшимся от страсти лицом и лихорадочно блестящими глазами он снова шагнул к ней.
— Дай мне расстегнуть самой, — еле слышно сказала она, шагнула в круг света, отбрасываемый огнем камина, и завела руки за спину. Вдруг лицо Доминика помрачнело. С ужасом вспомнив, как он отверг ее в прошлый раз, Кристи застыла на месте и дрожащими губами спросила:
— Что случилось, Доминик? Что-нибудь не так?
— Это проклятое платье!..
Кристи вспыхнула, по-женски уязвленная.
— А что в нем не так?
— Это он купил его тебе, — свирепо сказал Доминик, — и в этом все дело!
Он шагнул к ней и одним рывком, отдирая пуговицы с мясом, распахнул лиф.
Слишком потрясенная, чтобы сопротивляться, Кристи молча взирала на то, что он проделывал.
— Доминик!
— Сбрось его, ради бога! — прогремел он. — Я не могу видеть тебя в нем, Кристи!.. Мне непереносимо знать, что…
И, зарычав, он принялся срывать дорогой наряд с ее тела, и вот уже атласные тряпки, только что бывшие сказочным платьем, растеклись лужицей у ее ног.