Но почему? Она же так старалась убежать от этого, а снова несется по заколдованному кругу, откуда невозможно вырваться, спастись, выпрыгнуть…
Она прижалась виском к прохладному боковому оконному стеклу и почувствовала на себе внимательный взгляд водителя Жени, смотрящего на нее в зеркальце.
– С вами все нормально, Александра Анатольевна? – спросил он.
– Да, да. Не беспокойтесь, Женя.
– Вы отдохните, долго будем ехать. Пробки…
«Ну и хорошо», – подумала Саша и окунулась в свои мысли и воспоминания.
Глава 4
Окна ее детской комнаты выходили на овраг. На дне оврага когда-то протекала речка, естественно, Вонючка. Другого названия, даже если бы оно было известно, не могло засесть в головах счастливых новоселов. Речка исчезла вместе с деревней Владыкино, что когда-то стояла на берегу оврага, остались кривые яблони и груши, расцветавшие, как положено, каждую весну. «Туманы над рекой» тоже имелись.
От близости Дмитровского шоссе и промышленной зоны в овраге скапливался то ли смог, то ли испарившиеся слезы деревенских бабушек, переселенных в квартиры с унитазом и газовой плитой.
Эти бабушки и протоптали по дну оврага тропинку, застилаемую в слякоть досками, которая вела к источнику со святой водой. Говорили, что вода там целебная, заговоренная, и много чего еще говорили. Бабушки с бутылями и банками в любое время года кучковались у святой ржавой трубы, торчавшей из земли возле самого дна оврага. Согнувшись в три погибели, они наполняли принесенные емкости и, просветленные, карабкались по чавкающим доскам, по молодой травке или по сугробам вверх по крутому склону.
Эта картина из окна Сашиной комнаты наблюдалась почти всегда. В редкие дни никого не было у источника. Саше нравилось стоять у окна и смотреть вниз с восьмого этажа. Она чувствовала себя на границе двух противоположных реальностей. За дверью орал пьяный отчим, мать отвечала ему криком или успокаивающим воркованием, а внизу, за окном, старушки, как крупные муравьи в платочках, тащили бутыли со святой водой.
Саше исполнилось семнадцать, когда однажды, стоя у окна, за стеной она услышала совсем другие звуки. Саша уже знала, что они означают. У нее был опыт. Мать каждое лето отправляла ее от работы в лагерь «Юность». И там прошлым летом был Володя. Спортивный, загорелый, независимый. С жесткими, упрямыми глазами и нагловатой улыбкой. Случилось это в хозблоке, от которого Володя раздобыл ключи, на стопке запасных одеял в синюю и коричневую клетку. Было сначала больно и почему-то очень обидно, а потом ничего. Испорченное одеяло он подсунул вниз стопки. Они делали это еще несколько раз. В закрытой на ключ комнате вожатых, в лесу возле лагерного забора во время тихого часа, на хоздворе, и даже один раз почти получилось на дискотеке.
Ей нравилось, как он крепко держал ее за плечи, за бедра, за руки. Так держат, когда боятся потерять, так ей тогда казалось… На последней дискотеке Володя сказал, что любит ее, после смены один раз позвонил, предложил встретиться. Говорить было не о чем. Зачем им встречаться, Саша не поняла…
После невольно подслушанных стонов, Саша перестала ругаться с матерью, дерзить Толечке, доказывать что-либо своим домашним. Её верными друзьями стали книги. Она училась, вкладывая в это все силы и жила, напоминая себе юную старушку, что тащит свою бутыль вверх по склону оврага.
С этим оврагом у Саши было связано еще одно воспоминание. Однажды зимой, ей было лет одиннадцать или двенадцать, они с ребятами катались по обледеневшему склону. Саша летела вниз на куске картона, а мальчик из соседнего дома на санках. Он был далеко от нее, но на его пути оказалась бабка с полной канистрой, и он стал тормозить ногой, чтобы не сбить ее. Санки резко изменили направление и через мгновенье врезались точно Саше в спину.
От удара Саша упала навзничь и долго не могла встать. Голубое небо сразу сделалось черным, а потом, когда оно вновь начало светлеть, на нем появилось перепуганное лицо подруги Люськи, с выбившимися из-под шапки мокрыми волосами. У нее странно шевелился рот. Без звука. Саша несколько раз моргнула, и звук прорезался.
– Семью восемь сколько? Ну, пятью пять хотя бы! Ну, скажи, Сашечка! – орала Люська.
Саша почувствовала тупую боль в затылке и копчике, вкус крови во рту и проговорила онемевшими от холода губами:
– Шестьдесят три, двадцать пять…
– Дура! – просияла Люська и заревела.