ГЕНРИ: Я на поляне, в долине. Раннее-раннее утро, как раз перед восходом. Конец лета, все цветы и трава вымахали мне до груди. Прохладно. Я один. Брожу среди растений и нахожу коробку с одеждой, открываю ее и вижу голубые джинсы, белую рубашку и сандалии. Раньше я никогда этих вещей не видел и задумываюсь, в какое время я попал. Клэр оставила мне перекусить: арахисовое масло и пакет картофельных чипсов «Джей». Может быть, это школьный обед Клэр. Думаю, сейчас конец семидесятых – начало восьмидесятых. Сажусь на камень и начинаю есть, и тут же чувствую себя намного лучше. Поднимается солнце. Вся долина голубая, потом оранжевая с розовым, тени удлиняются, и наступает день. Клэр нигде не видно. Я отползаю на несколько футов в заросли, сворачиваюсь на земле, хотя она мокрая от росы, и засыпаю. Когда я просыпаюсь, солнце высоко в небе, рядом со мной сидит Клэр и читает книгу. Она улыбается мне и говорит:
– Солнце светит. Птицы поют, лягушки квакают, пора просыпаться!
Я вздыхаю и тру глаза:
– Привет, Клэр. Какое сегодня число?
– Двадцать третье сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, воскресенье.
Клэр тринадцать. Странный и трудный возраст, но все же тут не так трудно, как в моем настоящем. Я сажусь и зеваю.
– Клэр, если я очень хорошо попрошу, ты сходишь в дом принести мне чашку кофе?
– Кофе? – Клэр говорит это так, как будто она никогда не слышала о таком напитке. Взрослая Клэр такая же кофеманка, как и я. Она раздумывает.
– Ну, пожалуйста!
– Хорошо. Попробую. – Она медленно поднимается.
В этот год Клэр быстро выросла. Она стала выше на пять дюймов и еще не привыкла к своему новому телу. Груди, ноги, бедра, все стало другим. Я пытаюсь не думать об этом, глядя, как она идет по тропинке к дому. Бросаю взгляд на книгу, которую она оставила. Это Дороти Сейерс[29], я такую не читал. К тому времени, как она возвращается, я уже на тридцать третьей странице. Она принесла термос, чашки, одеяло и несколько пончиков. От летнего солнца у Клэр на носу веснушки, я подавляю в себе желание пробежать пальцами по ее выцветшим волосам, которые падают ей на руки, когда она расстилает одеяло.
– Огромное спасибо. – Я беру термос, как будто в нем святая вода.
Мы усаживаемся на одеяло. Откручиваю крышку, наливаю чашку кофе, делаю глоток. Он невероятно крепкий и горький.
– Господи! Клэр, это настоящее ракетное топливо.
– Слишком крепкий?
Она выглядит немного расстроенной, и я спешу похвалить ее:
– Ну, возможно, не то чтобы уж очень крепкий, но крепковатый. Хотя мне нравится. Ты его сама приготовила?
– Угу. Я раньше никогда кофе не делала, и Марк зашел и начал меня отвлекать, поэтому, может, я что-то не то сделала.
– Нет, все отлично. – Я дую на кофе и допиваю. Сразу становится лучше. Наливаю еще одну чашку.
Клэр берет у меня термос. Наливает себе полнаперстка кофе и осторожно делает глоток.
– Фу, – говорит она. – Ну и гадость. Он и правда такой на вкус должен быть?
– Ну, обычно он менее беспощадный. Ты любишь кофе с большим количеством сливок и сахара.
Клэр выливает остатки своего кофе на землю и берет пончик. Потом говорит:
– Ты превращаешь меня в ненормальную.
У меня нет готового ответа, потому что такая мысль никогда не приходила мне в голову.
– Нет, неправда.
– Нет, правда.
– Нет. – Я останавливаюсь. – Что ты хочешь этим сказать: «я превращаю тебя в ненормальную»? Я тебя ни в кого не превращаю.
– Знаешь, ты говоришь мне, что я люблю кофе со сливками и сахаром, еще до того, как я его попробовала. Ну, то есть как я смогу разобраться, нравится ли мне это по-настоящему или просто потому, что ты мне сказал, что мне это нравится?
– Но Клэр, это же индивидуальный вкус. Ты сама сможешь понять, какой кофе тебе нравится, независимо от того, сказал я тебе это или нет. К тому же не ты ли всегда просишь меня рассказать что-нибудь о будущем?
– Знать будущее и знать, что я люблю, это разные вещи, – отвечает Клэр.
– Почему? И то и другое связано с собственным выбором.
Клэр снимает туфли и носки. Заталкивает носки в туфли и аккуратно ставит их на краешек одеяла. Затем берет отброшенную мною крышку от термоса и ставит рядом с туфлями, как будто одеяло – это татами.
– Я думала, что собственный выбор связан с грехом.
– Нет, – подумав, отвечаю я. – Почему это свобода должна быть ограничена понятиями правильного или неправильного? В смысле, ты только что решила, по своему собственному выбору, снять туфли. Не имеет значения, заботит ли это кого-то, в туфлях ты или нет, и это не грешно и не добродетельно, это не влияет на будущее, но ты сделала свой собственный выбор.
– Но иногда,– пожимает плечами Клэр,– ты мне говоришь что-то, и я чувствую, что будущее уже здесь, понимаешь? Как будто мое будущее случилось в прошлом, и я ничего не могу с ним поделать.
– Это называется детерминизм, – говорю я ей. – Это преследует меня во сне.
– Почему? – заинтригованно спрашивает Клэр.
– Ну, если ты чувствуешь себя загнанной в угол, потому что считаешь, что твое будущее неизменно, представь себе, что чувствую я. Я постоянно сталкиваюсь с ситуациями, которые не могу изменить, хотя я нахожусь прямо в них, просто смотрю.
– Но, Генри, ты ведь изменяешь вещи! В смысле, ты же написал на листке, который я тебе отдам в девяносто первом году, о том ребенке с синдромом Дауна. И список встреч. Если бы у меня не было этого списка, я бы никогда не знала, когда приходить к тебе. Ты все время что-то меняешь.
– Я могу заставить работать только те вещи, которые уже случились. Например, я не могу изменить того факта, что ты сейчас сняла туфли, – улыбаюсь я.
– Но почему, – смеется Клэр, – тебя так волнует, сняла я их или нет?
– Не волнует. Но если бы и волновало, это неизменный факт истории вселенной, и я ничего не могу с этим поделать.
Я беру еще один пончик – «Бисмарк», мои любимые; глазурь немного подтаяла на солнце и липнет к пальцам.
Клэр доедает пончик, закатывает штанины джинсов и садится по-турецки. Она чешет шею и раздраженно смотрит на меня.
29
Дороти Сейерс (1893-1957) – британская писательница и переводчик «Божественной комедии», автор детективов.