– И что же были это за перемены нрава? – перебил я. Все это время, пока мой собеседник вел рассказ, я не переставал наблюдать за стариком, который переходил от одного посетителя к другому и прикладывал свои старые руки к груди с немой просьбой.
– Никто не знает, да и не хочет знать. Баратинёр стал городским сумасшедшим, а что на уме у такого, кому охота знать? Его странные метаморфозы случаются и поныне, вот сейчас, полагаю, у него пора услужливости, посмотрите, как он старается привлечь внимание хоть кого-нибудь, да разве ж теперь это возможно? Люди – просто неблагодарные свиньи, вот вам мое глубочайшее мнение на этот счет, дорогой друг.
Баратинёр тем временем, обойдя всех по очередности, подошел и ко мне. Согнутый стан заставлял старика смотреть на меня снизу вверх, хоть я и сидел, а он стоял. Он протянул руку с большой неуверенностью и, улыбаясь, стал трогать мой ботинок, по всей видимости, желая его почистить. Мы переглянулись с моим усатым собеседником, и тот пожал плечами, как бы подтверждая этим свой рассказ. Мне не оставалось ничего, кроме как снять свою обувь и позволить старику сделать то, что он так желал. Когда это было проделано с неимоверной тщательностью, щеткой, невесть откуда возникшей в его руках, он вернул мне мою пару, а я, памятуя о его характере, коснулся своей груди рукой и громко произнес:
– Спасибо, премного благодарен.
Нужно было видеть, как осветилось лицо Баратинёра, когда он закивал, довольный, почти счастливый, и поковылял прочь, не ожидая от меня больше ничего.
Тишина ночи
– Дальше я не поеду. Выходите здесь.
– Но мои ноги, – начала было женщина в черном, сидящая на заднем сиденье такси.
– Не могу, сеньора, мне там не встать. Идите пешком, здесь недалеко.
Женщина вздохнула. Водитель, обойдя машину, открыл дверь и помог ей выйти. Опираясь на резную, с позолотой, клюку, она медленно побрела вверх по пригорку. Вокруг почти ничего не изменилось. Тот же холм с пыльной гравийной дорогой, который был покрыт травой тем меньше, чем ближе ты подходил к старому дому. Сорок лет прошло, а окна все так же нараспашку и кружевное белье, развешанное без стеснения по всему двору. Этому дому всегда было нечего стыдиться.
Она вошла во двор. В тени густых деревьев было прохладно, но клонившееся к закату солнце все же пробралось сюда и длинными теплыми лучами касалось усталых, морщинистых рук. Из открытой двери вышла женщина, на вид ей было не больше пятидесяти.
– Чем могу помочь, сеньора? – она с интересом оглядывала гостью.
– Я когда-то жила здесь, – проговорила пожилая незнакомка в ответ. – Жила очень долго.
– Здесь много кто жил! – усмехнулась хозяйка. – Вон Аурелия тут живет уже шесть лет как, Анна – все двенадцать, и Мартина… Что вас привело сюда вновь?
– Старость, – ответила та, и собеседницы замолчали в смирении перед этим страшным для всех женщин словом.
– Пройдемте в дом, – наконец произнесла та, что была помоложе.
Внутри витал все тот же дух разврата, но вот мебель уже была иной. Как и отделка стен. Теперь это красно-желтый бархат. Было немноголюдно. Двое мужчин курили, сидя на прямоугольном кожаном диване, оба с опаской привстали было при виде вошедшей, но лицо ее было незнакомо, и они спокойно вернулись к прерванному разговору. Рядом с ними сидела девушка. Голову ее украшала слишком высокая бабетта, а тело – короткое, с низким лифом, платье.
– Я бы хотела побыть здесь, – произнесла гостья.
– Сколько вам будет угодно, сеньора. Наверное, вам здесь непривычно. Война пощадила нас: на поле позади разорвалась бомба, а вот дом уцелел. Ни щербинки. Бог к нам милостив. Вот вам и дом терпимости. Все стерпит, – она снова ухмыльнулась и осеклась, не решаясь развивать скабрезную тему в обществе этой степенной, богатой сеньоры. Вместо этого она спросила:
– Когда вы были здесь в последний раз?
– Хозяйкой тут была донна Мария.
– А я застала ее! Она прожила здесь до самой смерти… Посидите тут, я принесу вам лимонада.
В открытое окно лился закат, сонные, одурманенные летним зноем, мухи мерно жужжали над вазой с увядшими фруктами и, сама не заметив, гостья уснула. Ее не посмели потревожить, решили, что проснется сама, когда придет время. Так и случилось. Она открыла глаза, когда снаружи давно стемнело. Жаркое южное солнце осталось жить только в воздухе. Окна и двери были по-прежнему нараспашку, внутри стоял галдеж и играла музыка. Вовсю шло веселье, клиенты знакомились с барышнями или выбирали своих любимиц. Уединялись, сделав выбор, иные сидели тут же, наслаждаясь вниманием молодых, озорных красавиц. И только один из гостей – пожилой мужчина в сединах, сидящий в глубоком кресле, – не сводил глаз с женщины в черном. Наконец, он подошел к ней и присел рядом: