Татибана крепче сжал во рту уже порядком измочаленную палку и зажмурился. По его лицу стекал обильный пот, а из глаз, против воли, лились слезы, которые он не в силах был контролировать.
— Не стоило подставляться, — назидательно заметил Фухито, удобнее перехватывая иголку, все норовившую выскользнуть из испачканных кровью рук.
— Простите, сенсей, — огрызнувшись, с трудом прокряхтел Нарамаро.
Фудзивара усмехнулся и перекусил нитку. Он внимательно осмотрел проделанную работу, убедился, что его узлы достаточно крепки, и края раны не разойдутся от резких движений, и потянулся за бутылочкой саке, стоявшей в стороне.
— Готов? — спросил он у Нарамаро, искоса наблюдавшего за его движениями.
Тот судорожно кивнул, и Фухито вылил все содержимое бутылочки на рану. Татибана дернулся, отскочив в сторону, и взвыл, но прикушенная зубами палка заглушила его крик.
Фудзивара деловито вымыл руки в миске с холодной водой, собрал иголки и нитки, пока его друг отходил от болезненного процесса очищения раны.
— Мне бы отлежаться завтра, — хрипло пробормотал Нарамаро, беря протянутую Фухито мазь.
Они оба знали, что это невозможно. Сегодня вечером Кенджи-сама тайно должен будет уехать из лагеря, чтобы встретиться с Наоми-сан и совершить в поместье Токугава то, что они задумали.
Взяв миску и грязные тряпки, Фухито вышел из палатки сквозь откинутый полог. Нарамаро, прищурившись, проводил его внимательным взглядом и выбрался следом. Свежий воздух приятно охладил кожу на спине, которую будто бы жгло огнем, но Нарамаро морщился после каждого движения: рана была в крайне неудачном месте, и теперь даже простое поднятие руки давалось ему с огромным трудом.
Нарамаро двинулся сквозь лагерь, мимо разбитых палаток и разведенных костров, над которыми кипел в котлах не лезший больше в горло рис. Он шел вниз по небольшому склону, зная, что найдет Фухито возле ручья. Фудзивара действительно был там, но Нарамаро замедлил шаг, увидев, что рядом с ним стоял также Кенджи-сама.
Он смотрел на Фухито со спины и уже не в первый раз чувствовал внутри себя клокотание бессильной злобы — от вида его неровно, коротко обрезанных волос. Символ позора. Знак бесчестия. Его уже пять лет носил Такеши, теперь та же участь постигла Фухито. Свои волосы перед отъездом из поместья он обрубил сам.
Казалось, Кенджи-сама убеждает его в чем-то, крепко сжимая плечо. Он говорил — горячо и убежденно; и Нарамаро нечасто видел от него столь яркое проявление эмоций. Фухито монотонно кивал в такт его словам, но убежденным не выглядел.
Устыдившись подглядыванию, Нарамаро поспешно вышел из тени деревьев и направился к ним.
— От Хиаши-сана пришло письмо, — Кенджи-сама показал свиток, который держал в руках. — Ему удалось окончательно подавить сопротивление Ода. Землям Фудзивара больше ничто не угрожает.
Нарамаро заметил, как болезненно скривился Фухито, до хруста сжав кулаки. Ему, как никому другому, была известна цена, которую пришлось заплатить, чтобы победить Ода.
— Еще Хиаши-сан пишет о слухах насчет помолвки Тайра и Ханами Токугава. Возможно, в поместье в честь этого события пригласили представителей клана Асакура. Я не знаю, правда ли это, а если да, то не знаю, кто может там быть.
— Это… это осложняет нам жизнь, — помедлив, сказал Фухито, скользя взглядом по пасмурному, сизому небу.
— До крайности. Никто не может сказать, как они поведут себя, — хмуро отозвался Кенджи.
— Вы можете отказаться от задуманного. Возмездие подождет, — Нарамаро скрестил руки на обнаженной груди. — Такао ответит за все, что сделал, когда мы одержим верх в этой войне.
— Слишком поздно и опасно все отменять. Откладывать уже нельзя: или сейчас — или никогда.
Он суховато хмыкнул, поймав недоверчивый, вопросительный взгляд Фухито. Мальчик был прав, сомневаясь в его словах.
— Кенджи-сама, — напряженным голосом заговорил Нарамаро. — Может быть, действительно стоит повременить? Ведь любое ваше действие отразится на Такеши…
Минамото заскрипел зубами. Не в первый раз они касались этой темы, не в первый раз, принимая ключевые решения, Кенджи действовал с оглядкой на сына.
— Мы уже говорили об этом, — ровно произнес он и, нахмурившись, потер переносицу. — Не следовало вообще развязывать эту войну, если боязнь навредить Такеши сильнее желания победить. Мой сын знал на что шел. И он не стал бы щадить врага, пытаясь сберечь вас от смерти.
Он развернулся и тяжело зашагал прочь, едва договорив. Все, что чувствовал сейчас Кенджи — давящий на плечи груз усталости, от которого хотелось сгорбить спину и склонить голову.