— Я знаю, что это не добавит вам славы, и я благодарен, — Фухито церемонно склонил голову.
— О чем ты говоришь?.. — заговорил Нарамаро, но замолчал, махнув рукой. — Это для нас будет честью стать твоими кайсяку.
— Я уже попросил Сатоки начать все необходимые приготовления к церемонии.
Фухито был сосредоточен и одновременно расслаблен — так подобало настоящему самураю относиться к своей смерти. Его больше волновало соблюдение всех традиций и обрядов во время совершения сэппуку, чем то, что завтрашний день для него уже не наступит. Он обязан умереть достойно и красиво — только в этом случае он сможет смыть позор со своего имени и имени клана и обелить запятнанную честь. И потому сейчас он не имеет права показывать ни свой страх, ни свое волнение, если они есть.
Фухито должен вести беседу, улыбаться и делить скудный ужин, ведь только так он докажет, что смерть для самурая — это не наказание и не горе, а достойная, красивая смерть — лучшее, чего может желать воин.
Самурай живет, чтобы умереть — так их учили.
И сэппуку — это высшая милость для самурая, возможность доказать, что он следует бусидо до самого конца. Люди не вспомнят, как ты жил, но будут знать, как ты умер.
Когда они предадут прах Фухито земле, уже никто не посмеет сказать, что однажды он запятнал свою честь и нарушил неписанные законы жизни истинного самурая. Люди скажут, что Фухито Фудзивара умер достойно, и его дочь может наследовать клан.
— Я хочу, чтобы моя дочь воспитывалась до совершеннолетия в твоем клане, — произнес Фухито, обращаясь к Такеши.
Минамото ответил ему долгим, задумчивым взглядом. «Почему не Нарамаро? — подумал он. — Акико-сан станет ему женой, и девочка могла бы расти под присмотром родной крови».
— Акико-сан не сможет пойти против слова Хиаши-самы, когда он прикажет оставить внучку ему, — спокойно пояснил Фухито, почувствовав вопрос, что повис в воздухе. — А ты сможешь.
Он не просил помочь Ёрико в воспитании их дочери, и все было понятно без слов.
Ёрико-сан переживет своего мужа ненадолго — ровно настолько, сколько времени потребуется письму, чтобы достичь поместья Фудзивара, а ей самой — надлежащим образом подготовиться к церемонии. Будучи онна-бугэйся, она перережет себе горло.
— Я воспитаю твою дочь, как свою, — коротко ответил Такеши, и Фухито кивнул.
Минамото предпочитал говорить мало, когда был вынужден говорить, или не говорить вообще, когда мог молчать. Ему не было нужды разбрасываться длинными, пространными обещаниями; достаточно было просто сказать.
— Я хочу назвать ее Томоэ*. Я подготовил для нее восемнадцать посланий — по одному на каждый год до совершеннолетия. Вручай их ей на дни рождения. Свитки лежат на моем футоне.
Такеши кивнул. Почему-то вдруг стало тяжело говорить, и он не смог вытолкнуть из себя ни слова.
— Хорошее имя, — улыбнулся Нарамаро. — Мы обязательно расскажем ей про тебя и Ёрико-сан, когда она подрастет.
— Только ту часть, в которой мы еще не успели покрыть позором свои имена, — Фухито усмехнулся. — Я потому и прошу Такеши ее вырастить. В родовом поместье наши имена будут все время ее преследовать.
В тот вечер время утекало сквозь пальцы, будто песок.
Однажды Такеши поднял взгляд и увидел, что небо на востоке начало светлеть. Часы, что у них оставались, прошли. С того момента счет пошел уже на минуты.
Фухито перехватил его взгляд и обернулся. По его губам скользнула кривая усмешка, он кивнул себе и встал. У Такеши разом закончились все слова, и он не знал, что сказать Фухито в последний раз. Больше им не удастся переговорить — когда начнется церемония, в ней не будет места ни для их дружбы, ни для их прощания.
Также молча рядом с ними поднялся Нарамаро, который не скрывал взволнованного взгляда. «Уже? — говорили его глаза. — Так скоро?».
В голове Такеши проносились воспоминания их детства и юности — те редкие беззаботные минуты, которые они могли провести в играх и забавах. Он смотрел на Фухито и видел перед собой мальчика, протягивающего ему руку, когда он упал во время тренировки; мальчика, с которым они ночевали под дождем в лесу; мальчика со строгим взглядом и тихим смехом.
Никто из них не произнес ни слова, пока они стояли втроем в те последние минуты, вслушиваясь в треск костра и свист ветра. Фухито посмотрел каждому из них в глаза долгим взглядом, развернулся и пошел прочь — расправленные плечи, поднятая голова, сдержанный шаг.