Поднявшись ему навстречу, Такеши перехватил его напряженный взгляд. Лекарь выглядел взволнованным, и ему это не нравилось. Мало вещей на свете, что способны заставить волноваться умудренного жизнью и годами старика.
— Я думаю, Наоми-сан намеренно травили каждый раз перед тем, как она скидывала дитя.
Глава 48. Мирное время, тихое время. Часть II.
Взошла полная луна, и сквозь распахнутые оконные створки комнату залил ее серебристый, холодный свет. Наоми не спала: лежала, повернувшись к Ханами спиной, и смотрела на кусочек темного неба, который могла видеть со своего футона. Ровно так прошел весь ее день — за разглядыванием неба.
Ее сводная сестра также не спала, Наоми это чувствовала. Ханами пришла незадолго до полудня и, очевидно, намеревалась остаться подле нее до утра. Она отослала Мисаки, предложившую подменить ее, велев той проследить за подготовкой к чьему-то приезду…
Наоми слушала вполуха и даже не поинтересовалась, кто намерен их посетить, хотя еще два дня назад речь о гостях не шла. Какое ей дело до тех, кого будет принимать Такеши? Она все равно не встанет и не выйдет за пределы этой комнаты.
— Думаешь, я расплачиваюсь за убийство отца?
В тишине, наступившей после ее вопроса, она слышала ровный стук своего сердца. Ханами долго молчала, и Наоми уже не ожидала услышать ответ, когда ее сводная сестра все же заговорила:
— Я вообще об этом не думаю.
— А я думаю постоянно, — поморщившись, Наоми кое-как повернулась на другой бок и устремила на Ханами лихорадочный взгляд широко распахнутых глаз. — Ничего не случается просто так, верно? Значит, то, что происходит со мной сейчас — наказание за дурные поступки в прошлом. А я знаю лишь один свой поступок, расплата за который может быть… такой.
Ханами очень внимательно посмотрела на нее и поджала губы. И без того угловатые черты ее лица заострились от испытываемого недовольства.
— Будь все так, как ты говоришь, мало кто доживал бы даже до тридцатой весны. Такеши-сама… — Ханами сделала выразительную паузу, — не дожил бы.
— Хотела бы я, чтобы твои слова были правдой, — Наоми зябко повела плечами и натянула повыше тонкое покрывало. Она мерзла несмотря на теплую осень и солнечные дни. Она мерзла оттого, что потеряла много крови.
— Ты терзаешь себя, а это только мешает. Кошмары об отце не помогут тебе поправиться, — Ханами не смотрела на нее, изучая неприметный узор на подоле своего серого кимоно. — Ты не одинока в своем горе. Тебе больно, и ты страдаешь, но не веди себя так, словно тебя бросили, или отвергли.
Щеки Наоми покрылись слабым румянцем, и она закусила зубами правую щеку. Слышать подобное всегда неприятно. Но еще неприятнее осознавать в глубине души, что в словах сестры есть доля правды.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты никогда не теряла… — с горечью отозвалась Наоми, и быстро моргнула несколько раз, надеясь прогнать набежавшие слезы.
— Может, и не понимаю, — Ханами покладисто кивнула. — Но потеряла я достаточно, так что знаю, о чем говорю.
— Это разные вещи! — огрызнулась Наоми. — Что ты мне прикажешь делать?! Встать и пойти посмотреть, свежую ли подали к обеду рыбу? Притвориться, что ничего не было, жить дальше, праздновать день осененного равноденствия?! — слезы брызнули из глаз помимо воли, и голос подвел ее, сорвавшись.
Она бросилась ничком на футон, зарылась лицом в ладони и разрыдалась. Ханами окинула бесстрастным взглядом ее вздрагивающие в истерике плечи и подавила вздох.
— Встать с футона, когда почувствуешь силы. Вспомнить о своей дочери. Поговорить с мужем. Вот что я тебе предлагаю.
Наоми никак не показала, что слышала ее слова. Она вновь легла спиной к Ханами и подтянула к груди коленки — так высоко, что стало больно. Если бы она могла сжаться в малюсенький комок и исчезнуть — она бы это сделала.
— Не ты первая и не ты последняя, Наоми, — спустя время заговорила Ханами.
Она испытывала двойственные чувства по отношению к сестре. Она и жалела Наоми, потому что та действительно многое пережила за последние годы, и не всякая женщина смогла бы нести ее ношу. Но одновременно она осуждала ее за слабость и рыдания, и истерики, что длились второй день.
Ханами знала, что не имеет права ее осуждать, знала, что ведет себя лицемерно — ведь еще несколько лет назад она закатывала истерику по малейшему поводу, и никто в клане Токугава не мог ее унять. Нечестно с ее стороны сейчас кривиться, видя слезы сестры.