Мамин смех на другом конце провода заставил и меня улыбнуться.
— Не отчаивайся, родная, каждая женщина так думает. А потом у тебя родится ребёнок, и всё само собой станет получаться. Это инстинкт. А у тебя к тому же есть Магда, чтобы тебе помогать.
— Знаю, но я всё же хотела научиться хоть что-то делать сама.
— Какой Господь тебе послал чудесный подарок на твой двадцать первый день рождения, родная! У меня и самой уже родился Норберт к твоему возрасту. Кстати, ты написала ему письмо?
— Я хотела, но потом передумала. Ему дают увольнение на рождественские праздники и мой день рождения, вот я и хотела ему лично сказать, когда он приедет. Хочу увидеть его лицо, когда скажу ему, что он скоро станет дядей.
— Жаль, что я этого не увижу.
В её голосе слышалась нескрываемая грусть, что было вполне понятно: для матери нет ничего хуже, чем быть разделённой с собственными детьми. Я тоже безумно по ней скучала, да и по папе тоже. Генрих и я уже назначили дату, чтобы поехать навестить их сразу после праздников. Но у Норберта и такой возможности не будет.
— Не расстраивайся, мама. Мы же скоро сами к тебе приедем. Я к тому времени, наверное, буду выглядеть как корова, но мы всё равно приедем.
Она рассмеялась, и я была рада, что хоть немного приободрила её своей шуткой.
— Дождаться не могу увидеть твой живот!
— Никакого живота пока нет, мам.
Громкий стук в дверь прервал наш разговор.
— Мама, подожди минутку, кто-то пришёл. А хотя знаешь, давай я лучше перезвоню; мне всё равно нужно будет выбросить содержимое этой кастрюли. Кашей это назвать язык не поворачивается.
— Иди, иди, моя хорошая, не буду тебя задерживать.
— Передай папе привет.
— Обязательно.
Я повесила трубку и пошла открыть дверь, вытирая руки о передник. На пороге стоял почтальон.
— Добрый день. Фрау Фридманн?
— Да, это я.
— У меня для вас письмо.
Он передал мне конверт, попрощался и ушёл. Я взглянула на адрес и улыбнулась. Польша. Это было от Норберта. Я поспешила поскорее его раскрыть, но письмо внутри было написано незнакомой рукой. В верхнем углу была официальная надпись: «Со стола Рудольфа Хесса, коменданта КЛ Аушвиц», а под ней следовало само послание, написанное аккуратным почерком:
«Декабрь 6, 1941
Глубокоуважаемая фрау Фридманн,
С моим величайшим сожалением я вынужден сообщить вам о том, что ваш брат, СС-оберштурмфюрер Норберт Мейсснер, случайно выстрелил в себя, чистя своё служебное оружие. К сожалению, на момент прибытия медперсонала он был уже мёртв. Заключение о его смерти были вынесено медицинским блоком для штата СС КЛ Аушвиц 5 декабря 1941 года.
Понимаю, какую скорбь принесет вам данное известие, но я смею надеяться, что со временем память о его героической службе рейху принесёт вам хоть какое-то утешение.
От лица администрации СС позвольте выразить вам и вашей семье мои глубочайшие соболезнования в связи с вашей невосполнимой утратой.
Искренне Ваш,
Я держала письмо в похолодевших дрожащих руках, перечитывая его снова и снова, надеясь, что слова каким-то чудом изменят свой смысл, если только я поставлю их в правильном порядке. Это же явно было ошибкой. Этого просто не могло быть. Он не умер. Нет, мой брат не умер. Я снова перечитала письмо. Нет же, мой единственный брат не мог умереть. Не мог.
— Он не умер, — сказала я вслух. — Это какая-то ошибка. Он не умер. Не умер! Он жив!!!
Я упала на колени, сминая письмо в руке и разрыдалась. Мой брат был мёртв. Мёртв.
Генрих и я остались одни на кладбище. Снег с дождём насквозь промочил мою одежду, только я ровным счётом ничего не чувствовала. Я стояла рядом со свежей могилой, всё ещё сжимая мокрые цветы в руке. Чёрный ониксовый крест раскачивался на ветру, ударяя меня по запястью. Я даже была рада его возвращению.
Они хотели похоронить Норберта в Польше, но я заявила Генриху ледяным тоном, что сделают они это только через мой труп. Доктор попытался меня убедить, что больница сама «позаботится» о ребёнке, которого я потеряла, но я тем же тоном сказала, что их похоронят вместе, в одной могиле, и конец разговору. Врач попытался возразить, что это по сути не был ещё ребёнок в полностью смысле этого слова, но я потребовала, что насколько бы он ни был мал, я хотела его в той же могиле, куда опустят моего брата, прямо здесь, в Берлине, рядом с его дядей.