— Вы получите еду и воду, когда прибудете на свою станцию.
— Куда их отсылают? Дахау? — Генрих вынул носовой платок и вытер пот с лица. Командир кивнул и тоже начал расстёгивать свой китель.
— Да. И если никто опять не напортачит с транспортировкой, они будут там менее, чем через сутки.
Сутки? Они будут заперты в вагонах для перевозки скота без еды и воды, или даже воздуха чтобы дышать, на целые сутки?!
Командующий офицер тем временем замахал одному из солдат, чтобы тот разместил больше людей в передних вагонах.
— Какого черта вы делаете? Первые три вагона почти пустые; туда же легко можно поместить ещё человек двадцать-тридцать в каждый!
— Они говорят, там не осталось места из-за чемоданов, герр оберштурмбаннфюрер!
— Так выбросьте их оттуда! Я что, за всех тут должен думать? Извините меня, штандартенфюрер, я на минутку.
Как только он ушёл, мама тронула Генриха за рукав и прошептала:
— Генрих, они же не думают и вправду запереть всех этих людей в этом поезде так надолго? Они уже сейчас кричат, что дышать не могут, они же там насмерть задохнутся!
Генрих посмотрел на неё и медленно кивнул.
— Да. Какая-то часть точно задохнётся.
— Но это же бесчеловечно! Это же… по-зверски просто!
— Они всё равно хотят, чтобы все эти люди в конце концов сгинули, Илзе.
— Но почему тогда не расстрелять их в таком случае? Это хотя бы не так жестоко! Они хотя бы страдать не будут!
— Потому что люди Берлина должны верить, что их еврейских соседей перевозят в безопасное место, на переселение, и только, всё, как показано в красивых фильмах министерства пропаганды. Чудесный маленький городок с концертным залом, библиотекой, школой, детским садом и прочей необходимой инфраструктурой. Никому вот этого видеть не нужно. Поэтому-то они и дорогу перекрыли и гражданских не пускают, чтобы те не поняли, что на самом деле происходит.
Мама отступила назад и беспомощно взглянула на отца. Он нежно погладил её по щеке и попытался улыбнуться. Адъютант командира вернулся с небольшим подносом с несколькими стаканами воды, которые мы приняли как дар небес. Я отпила немного и прижала ледяной стакан ко лбу, чтобы хоть немного охладиться. Тут я заметила маленькую девочку, стоящую рядом со своей матерью и ожидающей посадки на поезд: она увидела мой стакан и начала дёргать маму за руку.
— Мама, они пьют воду! Я тоже хочу!
— Это вода только для немцев, малыш. Нам дадут нашу, когда мы доедем до нашей станции, я обещаю. Потерпи немного.
— Но мы тоже немцы! Почему нам нельзя пить?
— Мы евреи, родная, мы больше не немцы. Нам обязательно дадут воду, как только приедем, как тот господин в форме сказал. Ты же его слышала? Потерпи, как все хорошие девочки делают.
Её мать извиняющееся мне улыбнулась и попыталась отвернуть дочь в другую сторону, чтобы она не видела, как мы пьём. Я шагнула было к ним, но Генрих немедленно понял мои намерения и поймал меня за локоть. Я посмотрела на него, но он только отрицательно покачал головой, молча меня предупреждая оставаться на месте.
— Генрих, это же совсем ещё ребёнок, — зашептала я. — А это моя вода, я не буду её пить, я лучше ей отдам.
— Аннализа, нет.
— Генрих, прошу тебя!
Он ещё крепче сжал мой локоть и начал тянуть меня назад, но я всё равно выдернула руку из его и решительно направилась к девочке.
— Здравствуй, принцесса! Ты, должно быть, пить хочешь? — Я улыбнулась и протянула ей стакан. — Не стесняйся, бери, только маме немного оставь, ладно?
Она взяла стакан из моих рук и начала пить большими жадными глотками, сжимая стекло обеими потными ладошками. Её мать смотрела на меня с благодарной улыбкой. Солдаты, стоявшие рядом, забыли на секунду о своих дубинках, которыми они заталкивали людей в вагоны, и наблюдали за происходящим с нескрываемым изумлением. Девочка в это время отняла бокал ото рта и посмотрела на ту воду, что ещё оставалась в нём.
— Хочешь дать это твоей маме? — спросила я. Она кивнула.
— Не волнуйтесь обо мне, пусть всё пьёт. — Её мать хотела было отдать стакан обратно своей дочери, но я настояла, чтобы она его взяла.
— Лучше и вам попить немного. Вам очень далеко ехать.
Она помедлила пару секунд, но затем осушила стакан и протянула его мне.
— Не знаю, как вас и благодарить, фрау.
— Не стоит благодарности. — Я снова улыбнулась матери.
— Благослови тебя Господь, — один из мужчин за её спиной подал свой тихий голос. По его бороде и одежде я поняла, что это был раввин. Он кивнул мне и сказал что-то на идише.