— Быстрее, быстрее, я тебя всю ночь ждать не собираюсь! — Прикрикнул на неё Франц, и девушка задвигалась быстрее. Франц повернулся ко мне и указал в направлении, откуда он пришёл. — Ваш брат пошёл искать вас вон за тем складом, просто окликните его, он должен быть где-то неподалёку. А я пока отведу её обратно в барак.
Я кивнула и пошла, куда он мне показал. Сердце всё ещё бешено колотилось в груди, и я вытерла потные ладони о юбку. Как только я завернула за угол, я столкнулась с ещё одним эсэсовцем, но когда я попыталась отпрыгнуть назад, он поймал меня за плечи.
— Эй! Это же я, глупышка!
— Норберт! — Я так и не могла разглядеть его лица в темноте, но его голос был как музыка для моих ушей. Я обняла его за шею и крепко прижала к себе. — Слава богу! Как же я рада тебя видеть!
Он расцеловал меня в обе щёки и снова меня обнял.
— Моя малышка-сестрёнка! Это и вправду ты! Я поверить не мог, когда Франц сказал мне, что ты здесь!
Мы уселись на ступенях склада рядом с бараком и взялись за руки. Он никогда не держал меня за руку, когда мы были подростками, потому что я была девочкой, а он не хотел выглядеть «тряпкой» в глазах своих друзей. Теперь же мы не могли отпустить друг друга, наши перчатки сброшены и лежат подле нас. Говорил почти всё время он, а я только слушала, чувствуя себя всё хуже и хуже от каждого его слова.
— Я здесь больше не могу. Правда не могу. Мне приходится напиваться, чтобы уснуть каждый божий день, только чтобы забыть всё то, что я увидел днём. Что я делал, что другие делали. Это — самая настоящая фабрика смерти, Аннализа, вот что это такое. Они хотят медленно загнобить всех этих людей. Им нравится над ними измываться, день за днём; они радуются, наблюдая за их мучениями. Здесь они чувствуют себя богами, с неограниченной властью решать, кому жить, а кому умереть. Им плевать, мужчина ли это или женщина, ребёнок ли, старик… Для них это не люди, а так, скот. Потому-то они и клеймят их как скот, набивают им номера на руку, чтобы ещё больше их обесчеловечить, заставить почувствовать себя ничтожествами. Мне до смерти противно быть частью всего этого, Аннализа, ты и представить себе не можешь как! Я сам себе омерзителен. Я ненавижу себя, Аннализа, я правда себя ненавижу. Я не заслуживаю того, чтобы жить с единственной целью — смотреть, как остальные умирают вокруг.
— Не говори так, Норберт! — Его слова уже откровенно меня пугали, и я крепче сжала его руку. — Я поговорю с группенфюрером Гейдрихом, я попрошу его перевести тебя куда-нибудь, я обещаю!
— Он тебя не станет слушать. Я уже с комендантом говорил миллион раз, и он каждый раз мне отказывал. Он говорит, что я один из немногих, кто не доставляет ему никаких проблем, и что ему такие люди нужны. В каком-то смысле он прав: в конце смены я заваливаюсь в кровать со своей бутылкой и остаюсь там до следующего утра, в отличие от остальных.
Я уже сама знала, чем именно занимались те самые остальные, когда заканчивалась их смена, я только что увидела это своими собственными глазами. Норберт даже не удивился, когда я рассказала ему о произошедшем.
— Они частенько себя подобным развлекают. Ничего нового. Комендант, и тот знает, он говорил им, конечно, раз сто, чтобы прекратили это, но он же не может каждую ночь лично патрулировать лагерь и следить за своими подчинёнными. Они это прекрасно знают, вот и продолжают в том же духе.
— Что бы они с ней сделали, если бы Франц вовремя не подоспел?
Норберт пожал плечами.
— А ты сама-то как думаешь? Поиздевались бы сначала, потом скорее всего изнасиловали бы, потом собаку натравили, потом надписи бы всякие на ней понаделали своими кинжалами, опять бы изнасиловали, сигаретами пожгли, да чёрт их знает, чего бы им там ещё в голову пришло. А потом отвели бы её обратно в барак. Если бы наутро она была ещё жива, то пошла бы на работу.
Я хотела что-то сказать, хоть что-нибудь, но не могла найти слов. С минуту я просто держала его руку в своей, гладила по отросшим светлым волосам, по небритой щеке, прижимала его голову себе к груди. Я так отчаянно хотела забрать его с собой, обратно домой.
— Я вытащу тебя отсюда, родной, обещаю, — Наконец сказала я, целуя его в лоб. — Я всё сделаю, но тебя вытащу, вот увидишь.
Он довёл меня обратно до виллы коменданта и остановился у входа.
— Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю, Аннализа?
— Ну конечно, знаю. Я и тебя люблю, Норберт.
— И маму, и папу.
— Знаю, милый, знаю.
— Я просто хотел ещё раз тебе это сказать на прощание.
Он посмотрел на меня очень серьёзно, и что-то странное промелькнуло у него в глазах.