Ближе к концу летних каникул заехали друзья Рыся, Марек и Збышек (сыновья доктора, который жил на другой стороне Пражского парка); они возвращались с Хельской косы на Балтийском море и наперебой рассказывали о том, сколько кораблей стоит в бухте Гдыни, о копченой рыбе и прогулках под парусом, обо всех переменах в порту. Сидя в тускло освещенной гостиной, пока ночь растекалась вокруг, и слушая, как мальчики на крыльце говорят о своих летних приключениях, Антонина поняла, что Балтийское море для Рыся, который видел его три года назад, вероятно, сохранилось всего лишь как смутное воспоминание, состоящее из разбивающихся о берег волн и остекленевшего от полуденной жары песка.
– Ты не представляешь, как перекопали пляж! В следующем году там не будет и следа гражданских, – сказал Марек.
– Это почему? – спросил Рысь.
– Потому что строят укрепления на случай войны!
Старший брат пристально посмотрел на него, и Марек, обняв Рыся за плечи, снисходительно добавил:
– Да кому какое дело до пляжа? Лучше расскажи о Барсуне.
И Рысь, сначала немного смущаясь, но постепенно воодушевляясь все больше, стал рассказывать о лесных пиратах и выходках Барсуни и закончил историей о том, как однажды ночью Барсуня опрокинул ведро ледяной воды на спавшую гостью, к которой забрался в постель, – и мальчишки так и покатились со смеху.
«Как приятно слышать их смех, – думала Антонина, – а о войне у Рыся пока весьма смутное представление, хотя он часто повторяет это слово. Слова вроде „торпеды“ и „укрепления“ он связывает только с игрушками, с красивыми корабликами, которые запускает в бухты, окружающие песчаные крепости, что он строит на берегу речки. Есть еще любимая игра в ковбоев и индейцев, когда он стреляет из лука сосновыми шишками… слава богу, другой, настоящей, войны он еще не понимает».
Старшие мальчики считали, как и сама Антонина, что война является принадлежностью мира взрослых, а не детей. Она чувствовала, что Рысь сгорает от желания засыпать их вопросами, однако ему не хотелось показаться глупым или, еще хуже, маленьким, поэтому он не обронил ни слова о той невидимой ручной гранате, что лежала у его ног, взрыва которой все так опасались.
«Эта тема не для невинных детей», – размышляла Антонина, глядя на бронзовые от загара лица трех мальчиков, сиявшие в свете большой масляной лампы. Беспокоясь за их судьбу, она снова и снова спрашивала себя: «Что с ними будет, если начнется война?» Это был тот вопрос, от которого она бежала, который отодвигала от себя и неизменно к нему возвращалась на протяжении месяцев. «Наша республика зверей существует в самом суетливом и шумном городе Польши, словно маленькое анонимное государство, находящееся под защитой столицы, – признавалась себе Антонина. – Мы живем словно на острове, отрезанном от остального мира, и кажется невероятным, чтобы волны зла, растекшегося по Европе, могли захлестнуть и этот островок». Когда тьма начала заполнять все вокруг, стирая границы, Антонину охватила неудержимая тревога: как бы ни хотелось немедленно залатать дыры на расползавшейся материи жизни ее сына, ей оставалось лишь ждать и смотреть, как они множатся.
Чтобы продлить последнюю летнюю идиллию, как-то утром она собрала бригаду для похода за грибами, учредив призы и почетные звания для тех, кто больше всех найдет рыжиков, боровиков, а также шампиньонов, которые она собиралась закатать в банки. Если война и вправду разразится, то, положив зимой на хлеб маринованный грибок, каждый вспомнит загородный дом, купание в реке, проделки Барсуни и совсем другие деньки. Они прошли четыре мили до Буга, время от времени неся Рыся на закорках, Зоська топала рядом, а Барсуня ехал в рюкзаке. По пути они останавливались на лугу, устраивали пикник и играли в футбол, поставив на ворота Барсуню и Зоську, хотя Барсуня ни за что не хотел отдавать кожаный мяч после того, как ему удавалось вцепиться в него зубами и когтями.
На выходные Антонина обычно оставляла Рыся с нянькой в загородном доме и возвращалась в Варшаву, чтобы немного побыть с Яном. 24 августа 1939 года, в четверг, в тот самый день, когда Британия подтвердила, что окажет Польше поддержку в случае вторжения Германии, Антонина, как всегда, отправилась в Варшаву и была неприятно поражена, увидев по всему городу нацеленные в небо зенитки, горожан, копавших окопы и возводивших баррикады, и, что тревожило более всего, плакаты, сообщавшие о скорой мобилизации. Всего лишь днем раньше Молотов и Риббентроп, министры иностранных дел, ошеломили мир, объявив, что Германия и Советский Союз подписали пакт о ненападении.