– Новости есть?
– По-видимому, у нашей армии кончились боеприпасы и продовольствие, обсуждается вопрос официальной капитуляции, – холодно ответил он.
В мемуарах она написала, что слышала его голос, но слова куда-то уплывали: словно ее разум, придавленный дневными ужасами, объявил «non serviam»[9] и отказался воспринимать что-то еще.
Тяжело осев в кресле, она как будто приклеилась к месту. До этого мгновения Антонина не позволяла себе думать, что ее страна действительно может потерять независимость. Снова. Да, что такое оккупация, как и дальнейшее изгнание врага, Антонина уже знала, но прошел двадцать один год со времени последней войны с Германией, большая часть ее жизни, и эта новая перспектива потрясла Антонину. Десять лет зоопарк был словно независимое княжество, защищенное рвом Вислы, и его повседневная жизнь, эта мозаика-загадка, идеально гармонировала с чувствительной натурой Антонины.
Вернувшись в магазин с абажурами, она рассказала всем печальные новости, услышанные от Энглерта, которые шли вразрез с оптимистичными выступлениями по радио польского мэра Старжинского. Тот поносил нацистов, давал надежду и призывал всех защищать столицу любой ценой: «Пока я говорю с вами сейчас, я вижу ее в окно во всем ее величии и славе, окутанную дымом, объятую пламенем: величественную, непобедимую, сражающуюся Варшаву!»[10]
Озадаченные, они задавались вопросом, кому верить: мэру с его публичной речью или членам Сопротивления? Конечно же, последним. В очередном выступлении Старжинский в какой-то момент употребил прошедшее время: «Я хотел, чтобы Варшава была великим городом. Я верил, что она станет великой. Мы с товарищами строили планы и делали наброски великой Варшавы будущего». В свете высказывания Старжинского (может быть, это была оговорка?) новость Антонины прозвучала особенно правдоподобно, и все сидели подавленные, пока хозяйки медленно ходили между столами, зажигая маленькие лампы.
Несколько дней спустя после падения Варшавы Антонина сидела за столом вместе с остальными, голодная, но не в силах проглотить ни кусочка из-за подавленного состояния, когда услышала решительный стук в дверь. В гости теперь никто не ходил, никто не покупал лампы, не чинил сломанные абажуры. Встревоженные хозяйки приоткрыли дверь, и Антонина, к своему изумлению, увидела Яна, который показался ей изможденным, но радостным. Последовали объятия и поцелуи, затем он сел за стол и рассказал свою историю.
После того как Ян с друзьями вечером 7 сентября ушел из Варшавы, они двинулись вдоль реки к Бресту-над-Бугом – часть призрачной армии в поисках хоть какого-нибудь формирования, к которому можно было присоединиться. Никого не найдя, они наконец разделились, и 25 сентября Ян заночевал в Мьене, на ферме, с хозяевами которой был знаком по совместному летнему отдыху в Реентувке. На следующее утро хозяйка разбудила его с просьбой перевести ее слова немецкому офицеру, который приехал ночью. Любая встреча с нацистами была опасна, и Ян, одеваясь, старался подготовиться к неприятностям и продумывал приемлемые объяснения. Напустив на себя уверенный вид законного постояльца, он спустился по лестнице и взглянул на офицера вермахта, который стоял посреди гостиной, разговаривая с хозяевами о провизии. Когда нацист повернулся к нему лицом, Ян не поверил своим глазам и подумал, уж не примерещилось ли ему от волнения. Но лицо офицера в то же мгновение вспыхнуло от изумления, и он заулыбался. Это оказался доктор Мюллер, коллега по Международной ассоциации директоров зоопарков, который служил директором зоопарка в Крулевеце (город в Восточной Пруссии, известный перед войной как Кёнигсберг).
Засмеявшись, Мюллер сказал:
– Я хорошо знаком только с одним поляком, с вами, друг мой, и вот я встречаю вас здесь! Как такое возможно?
Интендант Мюллер явился на ферму в поисках провизии для войск. Когда он рассказал Яну о катастрофе, постигшей Варшаву и зоопарк, Ян немеленно захотел вернуться в город, и Мюллер предложил свою помощь, однако предупредил, что мужчинам возраста Яна на дорогах опасно. Самый лучший план, предложил он, арестовать Яна и отвезти его в Варшаву как пленника. Несмотря на их прежние сердечные отношения, Ян не знал, можно ли довериться Мюллеру. Но Мюллер, верный своему слову, вернулся на ферму, когда Варшава сдалась, и привез Яна в город, доставив настолько близко к центру, насколько осмелился. Надеясь встретиться в более счастливые времена, они распрощались, и Ян отправился в путь среди руин города, не зная, доберется ли до Капуцинской улицы, найдет ли Антонину и Рыся – если они вообще еще живы. Наконец он дошел до четырехэтажного дома, и когда на свой стук не получил ответа, то, по его признанию, ноги у него едва не подкосились от ужаса.