Животные были даже в гостиной. Из-за шести высоких окон, которые можно было запросто принять за пейзажи на стене, граница между тем, что было внутри, и тем – что снаружи, размывалась в этом длинном и узком салоне. Через комнату тянулся большой деревянный стеллаж, и его многочисленные полки были завалены книгами, журналами, птичьими гнездами и перьями, маленькими черепами, яйцами, рогами и прочими предметами. Возле нескольких приземистых кресел с красными подушками на восточном ковре стояло фортепьяно. В самом теплом углу, в дальнем конце комнаты, темно-коричневая плитка украшала очаг камина, на полке которого покоился выбеленный солнцем череп бизона. Кресла стояли рядом с окнами, где их заливал послеполуденный свет.
Один журналист, побывавший на вилле, чтобы взять интервью у Яна, очень удивился, когда в гостиную вошли два кота, у одного была забинтована лапа, у другого – хвост, вслед за ними явился попугай с металлическим раструбом на шее, потом приковылял ворон со сломанным крылом. Вилла кишела животными, что Ян объяснял очень просто: «Проводить исследования на расстоянии недостаточно. Только живя рядом с животными, можно изучать их поведение и психологию». Когда Ян отправлялся на свой ежедневный объезд зоопарка на велосипеде, за ним бежал крупный лось по кличке Адам, его неизменный компаньон.
Была какая-то алхимия в этом столь тесном единении с животными – львятами, волчатами, обезьяньими детенышами и орлятами, когда запахи животных, производимый ими шум и голоса сливались с запахами человеческого тела и кухни, с человеческой болтовней и смехом… Разношерстное семейство, живущее в одной норе. Поначалу каждого нового члена этого сообщества укладывали спать и кормили по его прежнему расписанию, но постепенно, по мере сближения жизненных ритмов, все животные начинали действовать синхронно. За исключением, впрочем, дыхания: по ночам ритмы сонных вдохов и сопения порождали немыслимую зоологическую кантату.
Антонина была очарована тем, как животные исследуют мир с помощью своих чувств. Она и Ян быстро научились замедлять движения рядом с хищниками, такими как дикие кошки, потому что благодаря близко посаженным глазам эти звери точно определяют расстояние до цели и обычно волнуются, заметив быстро движущийся объект в паре прыжков от себя. Лошади и олени наделены панорамным зрением (чтобы замечать, как подкрадывается хищник), но они легко ударяются в панику. А хромой пестрый орел, сидевший на привязи в цокольном этаже, был, по сути, биноклем с крыльями. Щенки гиены замечали приближение Антонины даже в кромешной тьме. Другие животные могли почувствовать ее, уловить ее запах, услышать тишайший шорох ее платья, ощутить ее шаги по вибрации половиц, если те сдвинулись хотя бы на волосок, даже распознать ее по движению воздуха. Она завидовала этому набору древних, тонко настроенных чувств; людей, наделенных обычными для животных способностями, жители Запада называли когда-то магами.
Антонина любила на время выскользнуть из человеческой кожи и понаблюдать за миром глазами животных, она часто записывала свои наблюдения, во время которых интуитивно постигала их опасения и умения, предполагая, чтó они могут видеть, чувствовать, чего боятся, что ощущают и вспоминают. Когда она входила в круг их знаний, происходил метемпсихоз чувств, и, словно котята рыси, воспитанные ею, она всматривалась в мир шумных, непоседливых созданий.
«…С ногами и маленькими, и большими, которые шагали в мягких тапочках или прочных туфлях, тихо или шумно, источая слабый запах материи или сильный запах крема для обуви. Тапочки из мягкой ткани двигались спокойно и деликатно, они не пинали мебель, и находиться рядом с ними было безопасно… приговаривая „кис-кис“, появлялась голова с растрепанными светлыми волосами и глазами, скрытыми стеклами больших очков, которая наклонялась над тобой… Скоро стало ясно, что мягкие тряпичные тапочки, светлая растрепанная голова и высокий пронзительный голос принадлежат одному и тому же существу».
Выходя за пределы самое себя, ставя свои чувства в один ряд со звериными, она занималась своими питомцами с неослабевающим интересом, и что-то в этой сонастроенности помогало тем чувствовать себя в безопасности. Благодаря уникальной способности успокаивать неуправляемых животных Антонина завоевала уважение и работников зоопарка, и мужа, который, хотя и надеялся, что наука сумеет найти этому объяснение, все же считал ее дар странным и мистическим. Ян, человек, преданный науке, приписывал Антонине «метафизические волны» едва ли не шаманской эмпатии, когда это касалось животных: «Она настолько чувствительна, что чуть ли не читает их мысли… Она становится ими… Она обладает поразительным и весьма специфичным даром, редчайшей способностью наблюдать и понимать животных, это какое-то шестое чувство… И так у нее было с самого раннего детства».