- Да. Бедный парнишка. Должно быть, так и есть...
Некоторое время мы просто сидим молча. Со зловещим звуком, словно шкворчит на плите сковорода, в окно бьется муха.
Гвен шевелится.
- Знаешь, что я думаю, Вив, - говорит она. - Эта оккупация очень тяжела для мужчин. Особенно для молодых, таких как Джонни и Пирс, которым очень хочется ринуться в бой. Я имею в виду, что нам, женщинам, немного проще, да? Мы стираем, готовим и все такое, мы все еще знаем, что нам следует делать. Но это вторжение действует на мужчин просто ужасно. То, что они дозволили этому случиться. И не имеют возможности что-то сделать.
- Да, это очень трудно.
Но я-то живу в доме, где есть одни только женщины. Я не вижу ничего подобного.
- Вот поэтому я так переживаю за Джонни, - говорит она. - Эти молодые ребята очень хотят драться, вместо того, чтобы торчать здесь. А это повод для беспокойства.
То, что она говорит, немного тревожит меня.
- Но они, конечно же, ничего не сделают, - говорю я. - Да и как они смогут? Ведь остров такой маленький, здесь невозможно спрятаться. - Я думаю о немецком духовом оркестре, марширующем в Сент-Питер-Порте, о свастике и вездесущих немцах. - Я хочу сказать, их же здесь так много и они повсюду...
- Конечно, ты права. Я, наверное, совсем глупая. Они же тоже это поймут, да, Вив?
- Уверена, что поймут, - отвечаю я.
Однако, когда я еду домой на своем велосипеде, у меня появляется неприятное ощущение - мимолетное предчувствие, словно где-то на задворках моего сознания трепещет крылышками темная мысль.
Глава 16
Бланш накрыла чайный стол. Все просто безупречно. Она положила лучшие льняные салфетки, продетые в серебряные кольца, подаренные ей с Милли на крестины. В хрустальной вазе стоят розы из нашего сада.
- К чему все это? - спрашиваю ее я. - Я имею в виду, все очень мило, но бывает у нас так редко...
- Мама, тебе не нравится?
- Нравится, очень прелестно, - отвечаю я. - Спасибо.
У нее на губах играет нетерпеливая, полная надежды улыбка.
- Вообще-то, повод есть, - говорит она мне. Ее голос немного заискивающий, сладкий как мед. - Я хотела спросить, могу ли уйти сегодня вечером.
- Уйти? Конечно, ты не можешь уйти. Не после того, как наступит комендантский час. Нет, Бланш. О чем ты вообще думала?
- Дело в том... - Она замолкает. - В Ле Брю сегодня будут танцы, - продолжает она. Слышу в ее голосе неуверенность. - Нас с Селестой пригласили.
Думаю о Ле Брю - большом белом доме Губертов, стоящем рядом с церковью. У него шикарный двойной фасад, широкие ровные газоны и шептуны-тополя. Недавно, проезжая мимо, я видела расположившихся на его территории немцев.
- А кто именно организует танцы? - спрашиваю я. - Мне казалось, что мистер и миссис Губерт уплыли с острова. Я думала, что Ле Брю реквизирован.
Бланш задерживает дыхание, словно готовится глубоко нырнуть.
- Дело в том, мама, что это... Кое-кто пригласил нас. Он сказал, что вечер будет приятным. Будут танцы. Ты же знаешь, как я люблю танцевать. Что такого может случиться? - говорит она.
- Кое-кто - это кто именно, Бланш?
Вижу, как она сглатывает. На щеках проступают розовые пятна.
- Его зовут Томас Крейцер.
- Крейцер?
- Ему нравится Селеста, - быстро продолжает она. - Он пришел в магазин, где она работает. Хотел починить часы.
Я смотрю на нее и не могу поверить в то, что слышу.
- Так значит, немцы устраивают танцы?
- Селеста говорит, что Томас всегда очень вежлив. Правда, мама. Он против войны. Он думает, что Великобритания и Германия должны быть союзниками, ведь мы так похожи. Он говорит, что мы не такие, как другие нации.
Я ничего не отвечаю.
- Он хотел стать учителем английского, - говорит она. - В этом же нет ничего плохого, да? Это ведь хорошо, да? Хотеть стать учителем. Ведь он не виноват в том, что случилось, мама.
Я поражена тем, что мы говорим об этом.
- Бланш, ты собираешься выйти во время комендантского часа. Тебя застрелят, - говорю я.
- Да нет же. - В ней присутствует та лихость, что так свойственна молодости, когда ты уверен, что с тобой ничего не может произойти. - Томас нас отвезет. Томас говорит, что все будет хорошо. - Бланш подходит ближе ко мне, берет за запястья своими настойчивыми пальчиками. - Мама, парни и девушки хотят просто хорошо провести время. Это всего лишь танцы. Что может быть в этом плохого?
- Нет, Бланш. Ты не можешь пойти.
- Но Селеста не пойдет без меня. - Она откашливается. - Я обещала ей, мама. - Она внезапно находит новый аргумент в попытке переубедить меня, апеллируя к непреложности обещаний. - Я же должна выполнять свои обещания, да? Ты всегда говорила, что это очень важно...
- А что говорит мама Селесты? - спрашиваю я.
- Да. Определенно, - говорит Бланш. - Я знаю, она согласится. Я хочу сказать, ведь сейчас у нас не так много веселого происходит в жизни.
- Бланш, ты, конечно же, никуда не пойдешь. И я удивляюсь, как тебе вообще пришло в голову о таком спрашивать. Ты подвергаешь себя опасности. Разговор окончен.
Сейчас она уже понимает, что я не уступлю. Вижу, как в ней пробуждается гнев.
- Ты никогда мне ничего не разрешаешь. - У нее пронзительный голос. - Обращаешься со мной, как с ребенком.
- Сейчас непростые времена, Бланш. И тебе это известно. Ты не можешь всегда делать то, что хочешь.
- У меня теперь есть работа, мама. Ты не можешь обращаться со мной так, будто мне все еще три года.
- Да, Бога ради, Бланш, идет война.
- Это ваша война, - говорит она. - Не наша. Эта дурацкая, дурацкая война...
- Ну, с этим нам придется смириться, - говорю я.
Мельком замечаю Милли, стоящую с открытым ртом в дверях. Она зачарована, потрясена.
Глаза Бланш сверкают.
- Мы не должны с этим мириться. - Она выплевывает слова. - Все должно быть не так. Мы должны были уплыть на том корабле. Все было бы совершенно по-другому, уплыви мы на том корабле. Тогда у меня была бы жизнь. - Горестно.
Ее слова ранят, потому что в них есть доля правды. Наверное, нас не должно быть здесь. Все доплыли до Уэймута. Может быть, я поступила трусливо. Может быть, мне следовало быть храбрее. На той развилке, когда ты выбираешь тот или иной путь, все происходит так быстро. И пути назад не существует.
- Бланш, я приняла лучшее решение, на которое была способна.
Я жду, что она поймет, хочу оправдаться перед ней.
- Но оно не было правильным, мама. Что же это за жизнь такая, быть запертой здесь, на Гернси.
- Я стараюсь, чтобы мы просто были в безопасности.
- Это ведь все, что тебя беспокоит, да? Быть в безопасности, - говорит она. В ее глазах горят синие факелы. - Ты не заботишься о том, чтобы жить... Ты не можешь всегда держать меня взаперти. Это моя жизнь.
- Бланш...
- Я ненавижу эту дурацкую, дурацкую войну. - По ее лицу текут слезы. - Это всего лишь танцы, - говорит она и убегает вверх по лестнице.
Чай готов и стоит на безукоризненно накрытом столе, но Бланш все еще остается в своей комнате. Стучусь к ней, но она говорит: «Уходи». Судя по голосу, она все еще плачет. Решаю оставить ее на некоторое время и позволить ей спуститься, когда она будет готова.
- Бланш нет, - говорит Эвелин.
- Ей нездоровится, - объясняю я.
Я рада, что Эвелин не слышала нашей ссоры. Если бы она стала ее свидетельницей, то тут же принялась бы раздавать мне советы: что с этими девчонками надо разговаривать строго; что я не должна терпеть того, что Бланш огрызается; что детям нужна дисциплина и они должны твердо знать, что позволительно, а что нет
Милли заговорщицки смотрит на меня из-под ресниц. Сегодня она ведет себя просто отлично; у нее на личике восторженное выражение паиньки. Она наслаждается настолько незнакомой ролью дочери, которая ведет себя лучше старшей сестры.