Переворачиваю страницу.
- Мужчина знал, что эта девушка и есть утка, которую он подстрелил. Но он посмотрел на нее и ничего не сказал. В течение многих лет после этого случая он хранил молчание и поведал о случившемся только в день своей смерти...
Милли задумалась.
- Он сожалел, да? Он не должен был в нее стрелять. Поэтому он никому не рассказывал.
Я думаю о том миге, когда они взглянули друг на друга, те двое - девушка, обладающая запретной магией, и мужчина, ранивший ее в руку. Когда он смотрел на нее, поняла ли она, что он никому не скажет, что он сохранит ее тайну?
Они стали соучастниками, и это тронуло меня.
Часть III
Октябрь 1940 - Сентябрь 1941
Глава 34
Набираю из бочки дождевой воды, она хорошо действует на волосы. Мою их и завиваю. Когда волосы высыхают, трясу кудряшками. Они пахнут свежестью и садом. Прибравшись после чая, надеваю свое лучшее платье, морского кроя. Оно сшито из шаньдунского шелка. У темной мерцающей ткани призматический блеск. Так сверкает масло на поверхности воды. Смотрюсь в зеркало своего туалетного столика. У него три створки, оно отражает само себя и множество сомнений внутри меня. Глаза блестят, вся покраснела и напугана, словно во мне сидит куча нетерпеливых, взволнованных женщин.
Приходит Бланш, чтобы пожелать мне спокойной ночи.
- Мама, ты великолепно выглядишь, - говорит она. - Ты уже много лет не надевала его.
В ее словах невысказанный вопрос.
- Мне просто захотелось надеть что-то получше, - отвечаю я.
- Это платье очень красивое, - говорит Бланш. - В нем даже можно пойти на танцы. И не скажешь, что ты чья-то мама.
Она задумчиво, возможно, немного завистливо, разглядывает меня. Потом отворачивается, пробегая пальцами по стоящей на пианино музыкальной шкатулке с нечетким изображением двух девушек в импрессионистском стиле.
- Можно? - спрашивает она.
- Конечно, можно.
Она крутит ручку. Музыка звучит, словно звенит множество крошечных колокольчиков. Звук серебристый и чистый, будто это стекло или лед. Бланш слегка раскачивается в такт. Она всегда танцует, когда слышит музыку, даже если это «К Элизе» из музыкальной шкатулки.
Мне становится неловко перед дочерью. Это она, а не я должна наряжаться.
- Бланш, а ты ведь больше ни разу не ходила на танцы вместе с Селестой.
- Ты имеешь в виду те вечеринки, которые были в Ле Брю?
- Да. Их больше не устраивают?
- О, нет. Я думаю, они все еще проводятся там, - говорит она.
- Я не стану возражать, если ты захочешь пойти. Правда. Если только ты будешь в безопасности. Если только тебя подвезут до дома.
- Да все нормально, мам.
- Но, мне показалось, тебе понравилось, когда ты ходила туда...
- Ну, одно время было весело, - говорит она. - Я люблю танцевать. Но потом я помолилась и решила, что это неправильно.
- Да, милая? Ты так решила?
Ее религиозное рвение порой заставляет меня содрогаться.
- Дело в том, что эти немецкие мальчики предлагают встречаться, - говорит она. - Но это было бы неправильно, да, мам? Стать девушкой немца.
Я удивлена. Не думала, что Бланш задумывается над этим.
- Ну, это с какой стороны посмотреть, - неопределенно говорю я.
- Я не хочу. И тебе бы тоже это не понравилось. - Ее взгляд сосредоточен на мне - голубой, как летнее небо. В нем сквозит такая ясность и чистота.
- Ну, конечно же, есть люди, которые этого не одобрят. Но если он хороший человек... - Я замолкаю.
- Но ведь в этом нельзя быть уверенной, так? - спрашивает она. - Я хочу сказать, ты же не можешь знать наверняка, хороший он или нет.
- А Селеста? - спрашивает она. - Она все еще встречается с Томасом?
Бланш утвердительно кивает.
- Он очень ей нравится, - говорит она. - Хотя, я думаю, что ей не следует с ним встречаться.
- А она знает, что ты так думаешь? Думаешь, что она поступает неправильно?
- Конечно, мама. Мы с Селестой говорим обо всем. У нас нет друг от друга секретов. Но она говорит, что я ошибаюсь, что он не такой, как все остальные.
- Что ж, может, она и права... может, он действительно не такой, как другие.
Музыка в шкатулке замолкает, когда заканчивается завод. Внутри слышны перестукивания и жужжание. Бланш закрывает шкатулку.
- И все равно, я не стану так поступать, - говорит она. - Я думаю... как вообще можно узнать кого-то по-настоящему? Как можно быть уверенным в том, что они из себя представляют?
- Но разве ты не можешь назвать человека хорошим? Даже если он воюет на другой стороне.
Она бросает на меня недоверчивый взгляд, словно я вообще ничего не понимаю.
Когда девочки и Эвелин улеглись, сижу на кухне и жду его. Тени бархатными складками залегают на стенах моей комнаты, меня начинают одолевать сомнения. Все становится очень отчетливым: необузданное, иррациональное намерение - необдуманное, импульсивное, неправильное. Сидя здесь, облаченная тенью, я принимаю решение.
Скажу ему, что больше он не может сюда приходить, я передумала. Наши отношения не могут продолжаться по многим, многим причинам. Он поймет или, по крайней мере, не будет удивлен. Может, даже стоит снять свое платье из шаньдунского шелка и надеть что-то будничное. Может, мне даже стоит задуть свечи, которые я зажгла наверху в своей комнате.
Слышу стук в дверь. Сердце подпрыгивает в груди. Иду открывать.
Он не улыбается. Вижу, что он тоже очень нервничает, и это кажется мне трогательным. Понимаю, что не смогу попросить его уйти. Я уже выбрала свой путь.
- Вивьен...
Мне нравится, как он произносит мое имя: медленно, почти бережно.
Он заходит и стоит в коридоре прямо передо мной. От его близости идет волна желания, но более рассеянная, более эфемерная, чем я чувствовала прежде, когда он пробегал пальцем по моему лицу. Лишь ниточка. Шепоток.
Отворачиваюсь и веду его вверх по лестнице, стараясь не разбудить спящих. Показываю ему, где скрипит, тихо говорю, на какие места лестницы наступать не нужно. Сердце бьется быстро, как у воришки. Я вор в своем собственном доме.
Открываю дверь и завожу его внутрь. Закрываю дверь и поворачиваю ключ в замке. Звук красноречиво повисает между нами.
Он стоит в свете свечей и смотрит, смотрит на меня, будто и не собирается отводить взгляд. Я думала, что в такой момент мне будет неловко, даже стыдно, но меня одолевает абсолютная радость от того, что мы вместе.
У меня появляется ощущение бесконечной свободы. В этой комнате мы можем делать, что захотим. Здесь, куда не добралась война. Меня переполняет радость, когда он заключает меня в свои объятия. Я пробегаю пальцами по его лицу, чувствую кости его черепа под коротко стрижеными волосами и ощущаю, насколько ему приятно мое прикосновение. Он ласкает меня руками, полностью захватывая меня своими прикосновениями.
С Юджином, много лет назад, когда мы еще занимались любовью, я всегда была как будто где-то вне происходящего, наблюдала со стороны. Смотрела с потолка, на расстоянии. Меня это не касалось, я была где-то на удалении, разделенная надвое: часть меня принимала участие, а часть просто наблюдала.
Но здесь, сейчас, я присутствую при каждом прикосновении, каждой ласке. Я четко ощущаю твердость его тела, запах его кожи, его губы на моих губах. Мое тело сотрясается от его рук, словно я разваливаюсь на части. Он прикрывает мне рот рукой.
- Тсс, - произносит он, - Тише.
Потом я чувствую его внутри себя, и мое тело обнимает его. Я прячусь в нем, прячу его в себе.
После мы тихо лежим рядом. Открываю глаза и вижу, что моя комната осталась такой же, какой и была, и это меня удивляет. У меня такое чувство, как будто я унеслась на большое расстояние и оказалась в другой стране.