Его форма лежит на кресле. Ее вид раздражает, напоминая мне о том, о чем я думала до его прихода. Отвожу взгляд. Говорю себе, что это все часть другой жизни - его жизни, когда мы не вместе. Ничего не говорит о том, кто он такой на самом деле здесь, в моей комнате.
Он целует меня и говорит:
- Спасибо.
Ощущаю внезапный прилив счастья. Так странно, что он благодарит меня, когда сам дал мне так много.
Кладу голову ему на грудь, слушая тихое биение его сердца. Его же рука у меня на волосах. Мы молчим. И эта тишина такая сладостная. Не знала, что близость может подарить такое умиротворение.
А потом я слышу то, чего так боялась: звук шагов, поворот дверной ручки и стук в дверь
- Прячься под одеялом, - говорю я ему.
Надеваю халат и открываю дверь.
Я очень боюсь, что это Бланш. Она заглянет в мою комнату и сразу все поймет: почему на мне было мое лучшее платье, почему между нами состоялся тот разговор. Но это Милли в своей карамельной пижаме. Ступни в вязаных ночных носках кажутся огромными и неуклюжими. Ее глазки широко распахнуты, но я не знаю, что она видела. Она еще не проснулась толком, у нее сонное личико.
- Мамочка, пчелы прилетели. Они повсюду.
У нее тоненький, пронзительный голосок. Она до сих пор еще проживает свой кошмар. В глазах Милли отражается блеск свечей - крошечное, безукоризненное отражение.
- Нет, милая. Это всего лишь сон.
- Они у меня в кровати, мамочка!
Я приседаю и обнимаю Милли. Ее сердечко бьется напротив моего, словно ее сердце - моё сердце. Вокруг ее глаз залегли тени.
- Там нет никаких пчел.
- Мамочка, пчелы у меня в волосах. Я слышу их... Я бежала, бежала, но не могла убежать, - говорит Милли тонким, словно прозрачным, голосом.
Глажу ее по волосам.
- Это всего лишь сон. Не стоит бояться.
- А ты не слышишь, как они жужжат? - спрашивает она.
Отвожу ее обратно в комнату. Меня охватывает чувство вины. Задумываюсь, не моя ли вина в том, что она тревожится. Слышала ли она что-то, видела ли? В ее комнате я внимательно прислушиваюсь, оглядываю каждый угол, чтобы доказать ей, что нет никаких пчел. А потом пою ей, чтобы она заснула. Не думаю, что она видела Гюнтера. Но ощущение покоя оставило меня, пошло трещинами и разлетелось на тысячу блестящих осколков.
Когда я возвращаюсь в спальню, он уже одет.
- Она в порядке? - спрашивает Гюнтер.
- Да, она спит. Не думаю, что она что-то видела.
Он обнимает меня.
- Вивьен, дорогая, я хотел бы увидеть тебя снова. Мы встретимся еще раз? Ты бы этого хотела?
Его вопрос наполняет меня радостью.
- Да. Хотела бы...
Но ночной кошмар Милли тревожит меня. Я ощущаю всю чудовищность того, что мы сделали, что мы собираемся сделать.
- Гюнтер, а сможем ли мы оставить это все в тайне? Сделать все так, чтобы никто не узнал? Мы должны сохранить свой секрет... от Эвелин, от девочек. От всех и всякого...
- Мы будем очень осторожны, - говорит он.
Провожаю его до двери. Смотрю, как он уходит... уходит в свою другую жизнь. По моему двору разливается серебряный свет луны. Такой яркий, что сад отбрасывает тени.
Возвращаюсь в свою комнату. Мое тело, моя кровать - все пахнет им. Я уже скучаю по нему.
Глава 35
Мы разрабатываем правила. Я оставляю ему сигнал - пустой горшок на пороге дома, - чтобы он знал, что все в порядке, все спят. Если он приходит, то точно в десять. Если до четверти одиннадцатого его нет, я отправляюсь спать одна.
Я слишком долго жила в доме с одними женщинами. Испытываю потрясение от того, что в моей кровати спит мужчина. Я благодарна ему за тепло, за тяжесть его тела, тонкий запах его кожи. За то, что он другой. А еще я потрясена тем, какая я с ним. Я, которая всегда считала себя такой застенчивой, такой замкнутой, с этим мужчиной могу быть какой угодно - открытой, бесстыдной. Такое ощущение, что мое тело - не мое, когда я с ним, словно я меняюсь, когда он рядом.
Мы занимаемся любовью, а потом обязательно разговариваем. Моя голова лежит на его плече. В мягком свете свечей спальня кажется такой таинственной и обособленной, как пещера в лесу или лодка в непостоянном море. Слышно, как покряхтывает и потрескивает старый дом, отходящий ко сну, словно лодка поскрипывает, стоя на якоре.
Он берет две сигареты, одну прикуривает для себя, другую - для меня. Как правило, мы говорим о прошлом, в котором гораздо спокойнее, чем в настоящем.
- Каким ребенком ты была? - спрашивает он. - Расскажи мне о своем детстве.
Капитан выпускает изо рта табачный дым. Нас окружает покой. Мне нравится видеть его здесь, в своей постели, люблю смотреть на его тело: волосы на груди, позвонки, проступающие сквозь бледную кожу, вены на запястьях, изящество жестов. И поразительная улыбка, внезапно озаряющая его лицо. Он кажется мне очень родным, словно стал частью меня, словно я всегда ждала только его.
Рассказываю ему об Ирис, о том, как мы росли в высоком доме в Клапхэме. О тетках, которые нас воспитывали.
- Мама умерла очень неожиданно, когда мне было три года, - рассказываю я. - От пневмонии.
Он обнимает меня, прижимая крепче. Ждет.
Воспоминание вдруг становится таким ярким. Почти чувствую прохладный, с примесью антисептика, запах комнаты, где находится больной. В груди появляется ноющая боль.
- Нас привели туда, чтобы попрощаться... меня и сестру.
Понимаю, что начинаю плакать. Как будто твердый панцирь, защищавший меня, в присутствии капитана смягчается. Я много лет не говорила о своем горе.
Он вытирает слезы с моего лица своим теплым пальцем.
- Ты была такой маленькой, - тихо говорит он. - И тебе пришлось столкнуться с подобным.
Все произошедшее здесь, в моей голове. С внезапной и тревожной точностью.
- Она выглядела странно. Не как моя мама... С тех пор я поняла, что порой, когда приходишь навестить больного, ты можешь сказать... Ты знаешь, что скоро он умрет. Ты точно видишь, что выглядит он по-другому.
- Да, я понимаю, о чем ты.
- Мне кажется, это я увидела в своей маме. Хоть и не понимала.
Он гладит меня по волосам. Прикосновение, ритм успокаивают меня.
- Тебе было очень трудно, - говорит он. - И для твоей матери тоже, поскольку вы были такими маленькими... Я с самого начала почувствовал, что в твоей душе есть какая-то рана. Что-то спрятано там и ждет, когда это вытащат наружу. Я понял это в тот первый раз, когда увидел тебя в переулке.
- Вот как? Ты правда это понял уже тогда? Расскажи мне...
Впоследствии я даже была рада, что рассказала ему о своей маме. Я не понимаю, почему это было для меня столь утешительно. Словно рассказав ему, я от чего-то освободилась.
По ночам наша близость кажется мне абсолютно естественной, как будто так и задумано, как будто такой и должна быть моя жизнь. Но иногда я вижу его днем: в реквизированном «Бентли» или с другими солдатами. Он смеется с Гансом Шмидтом или Максом Рихтером. Смеется громко, как смеются мужчины, находясь вместе с другими мужчинами. И осознание того, что я делаю, обрушивается на меня.
И я думаю: «Какой он с другими людьми, с теми вражескими солдатами, которые делают все возможное, чтобы держать наш остров под контролем? Насколько хорошо я его знаю? Что значит, узнать кого-то?» И когда эта мысль приходит ко мне, в голове слышится голос Бланш: «Как вообще можно узнать кого-то по-настоящему? Как можно быть уверенным в том, что они из себя представляют?»
Однажды я прошу его рассказать про свою жизнь.
- Я так мало о тебе знаю, - говорю я.
- Что тебе рассказать? - спрашивает он.
Моя голова забита вопросами, и я не знаю, какой задать первым. Выбираю самый безопасный.
- Расскажи про Германию. Я никогда там не была.