Она убирает руки и пристально смотрит на меня. На ее личике испуг. Никогда раньше я не просила ее о подобном.
- Может быть, тебе поиграть в саду? Всего минутку? - предлагаю я.
Она уходит, но продолжает оборачиваться. В ее широко открытых глазах видна тревога.
Я сижу у стола. Насыщенный земляной запах грибов вызывает тошноту. В голове снова и снова повторяется увиденное, и я не могу помешать этому или остановить. Я так ясно все слышу и вижу, произошедшее более живое и настоящее, чем окружающие меня вещи: разбросанные по столу куклы Милли, ряды банок на полках. Все эти знакомые, реальные вещи кажутся мне зыбкими, ненастоящими.
Меня захлестывает стыд, горячий горький стыд за то, что я не бросилась умолять охранника, не схватила его за руку и не упросила его отпустить мужчину, не сделала ничего. Я раз за разом переживаю это.
Говорю себе: «Конечно же, я не могла его остановить. Я беспомощная, беззащитная женщина, и мне приходится думать о семье - о семье, которая зависит от меня. Если бы я это сделала, он бы и меня ударил или застрелил, или отправил в тюрьму. Я приняла правильное решение...»
Но осознание того, что я не могла его остановить, не спасает меня от чувства стыда. Как будто, став свидетелем этого ужасного поступка, я разделила вину за него, он стал частью меня.
Так я и сижу на кухне долгое время. Наконец приходит Милли и раздраженно тянет меня за рукав.
- Время ужинать. Я хочу есть, мамочка. - Ее высокий голосок звучит обиженно. - И я хочу играть со своими куклами.
Я встаю и начинаю заниматься тем, что нужно сделать, медленно двигаясь по комнатам, словно бреду сквозь толщу воды.
Но позже тем же днем я возвращаюсь по дороге к полю Гарри Тостевина. По какой-то неясной причине, ведомая смутным чувством, что обязана человеку, которого не смогла защитить. Тело забрали. Все так, как было до того, как будто здесь ничего не произошло.
Я медленно еду обратно по цветущей земле, сквозь весеннюю яркость. Мои глаза широко открыты, но я вижу лишь темноту.
Глава 48
Я сижу на кровати. Я продумала, что скажу, но теперь, когда я с ним, слова не идут. В дрожащем свете свечей махровые розы на обоях абсолютно черные, они колышутся, как будто тронутые таинственным безмолвным ветром.
Он раздевается, немного отвернувшись от меня. Его лицо скрыто тенями.
Я прочищаю внезапно пересохшее горло.
- Я кое-что видела.
Наверное, он слышит дрожь в моем голосе. Перестает расстегивать рубашку. Ждет.
- Я собирала грибы недалеко от вершины обрыва... Там, где разрыв в изгороди, на земле Гарри Тостевина. У Гарри там ферма... Там на дороге я кое-что видела. Я стояла на поле и смотрела.
Не понимаю, зачем я рассказываю ему все эти незначительные подробности. Возможно, это способ оттянуть то, что я должна сказать.
Он так и стоит в наполовину расстегнутой рубашке, вопросительно глядя на меня.
- Я видела нечто ужасное, - говорю я. - Я видела, как охранник убил человека... мужчину из рабочей бригады. Только потому, что тот споткнулся. Он ударил его и забил до смерти.
Гюнтер пристально смотрит на меня, пытаясь понять, чего я хочу.
- Мне жаль, что тебе пришлось увидеть подобное, - осторожно говорит он.
- Дело не в том, что я это видела... а в том, что такое вообще случилось.
Он закусывает губу, как будто пытаясь найти верный ответ.
- В военное время происходят плохие вещи. Ты должна это понимать, - говорит он, спустя мгновение.
- Но он сделал это так обыденно, как будто это ничего не значит. - Мой голос походит на визг. - Как будто это просто часть его ежедневной работы.
Гюнтер откашливается.
- Вивьен, - тихо говорит он. - Убить очень легко. Может, не так легко сначала. Но спустя какое-то время, убить очень легко. Наверное, так не должно быть, но так есть.
Я не спрашиваю, откуда он знает.
- Ты не должна об этом думать, - продолжает он. - Постарайся не зацикливаться на этом.
Но я вижу только человека, которого забили насмерть. Он здесь, между нами. Он всегда будет между нами.
- Я не могу просто так решить и не думать об этом, - отвечаю я.
- Я знаю, вероятно, ты винишь нас, но мы не имеем к этому отношения.
- Как это может не иметь к тебе отношения? - Мой голос такой резкий, что об него можно порезаться. - Ты часть немецкой армии.
Говоря это, я внезапно думаю о том, что же я делаю: люблю его, отдаю ему так много, всю любовь, которую никогда не могла дать Юджину. В этот миг я абсолютно ясно понимаю, как осудят меня остальные. И, возможно, правильно сделают.
Он качает головой.
- Нет, Вивьен. Это другая организация. Как я уже говорил тебе, это «Организация Тодта». Они занимаются всеми укреплениями и рабочими лагерями. Мы за них не отвечаем. Мы не можем контролировать их деятельность.
- Должно же быть что-то, что вы можете сделать, - говорю я. - Вы не можете просто позволять такому случаться. Это дикость.
- Вивьен, мы не можем это прекратить, у нас нет власти, чтобы остановить это. - Он садится рядом со мной и протягивает руку. Его прикосновение настойчиво: он слишком крепко сжимает мое запястье, впиваясь пальцами в кожу. - Мы должны думать о своих семьях, о людях, которые от нас зависят, которым нужно, чтобы мы оставались живы. Если станешь возражать, тебя отправят на русский фронт.
- Откуда мне знать, что это не просто отговорки? - спрашиваю я тихим голосом.
Мое горло хрипит, как будто эти слова причиняют боль.
Он выглядит пораженным тем, что я могу предположить подобное: обвинить его в том, что он мне лжет. Его вид дарит мне крохи утешения.
- Такое уже случалось, - говорит он.
- Когда? Что случалось?
- Один из наших офицеров возразил против такого обращения с заключенными. Он находился в гавани, когда пришло судно с ними. Его отправили туда, в Россию. - Он говорит очень тихо, я едва слышу. В его голосе появилось что-то новое: острый осколок страха. - Россия - это ад на земле. Смертный приговор.
Мне хочется, чтобы у нас было больше новостей о войне, для большего понимания. Я так мало знаю.
- Почему? Что там происходит? - спрашиваю я.
- Мы подошли очень близко к Москве, - говорит он. - Но потом наступила зима, и многие замерзли насмерть.
- Ох.
- Здесь, на острове, были люди, которые предпочли самоубийство отправке туда. Или пытались сломать ноги, чтобы больше не годиться для войны.
- Я никогда такого не слышала.
- Только на прошлой неделе был случай. В Сент-Питер-Порте. Мужчина бросился со стены и умер. Ты должна мне верить. Это западня... Мы ничего не можем сделать.
- Но должно же быть хоть что-то, - опять говорю я, но уже не так уверенно.
Он слышит уступку в моем голосе. Встает на колени передо мной и берет мою руку в свои ладони, очень осторожно, словно я очень хрупкая, словно что-то во мне может сломаться от его внезапного движения.
- Вивьен, я не герой, - говорит он. - Я хочу пережить эту войну. Я хочу снова увидеть сына.
Я помню, что он рассказывал о своем отчиме: как тот бил его. И думаю о том, чему научила его жизнь. Не поднимай головы. Не возражай. Если будешь вести себя тихо, возможно, придут за кем-нибудь другим, а не за тобой.
- Да, я знаю, - говорю я. - Я понимаю.
Я позволяю ему переубедить меня. Говорю себе, что у него нет выбора, он не может это остановить. Это то, что я хочу услышать: это не имеет к нему никакого отношения, не зависит от него...
Он видит изменения. Берет мое лицо в ладони. Я чувствую, как его жар проникает в меня.
- Дорогая, можем мы оставить все это по другую сторону двери? - говорит он. - Можем мы ненадолго забыть о войне? Здесь только ты и я...
Но это не так. Больше не так.
Глава 49