- Но, Бланш... ведь это очень опасно.
Бланш усмехается.
- Не там, где она его хранит. Она прячет его в гробу у мистера Озана. - Мистер Озан владеет похоронным бюро. - Они же не станут искать там, верно?
Так что теперь именно Бланш держит нас в курсе военных действий. Мы слышим про сражения в пустынях Северной Африки, а в России немцы форсировали реку Дон и приближаются к огромному городу Сталинграду. Я не уверена в том, что Джонни прав: ни в одной из этих новостей я не вижу причин для надежды.
Я пеку кекс из фасолевой муки, воспользовавшись рецептом из приходского журнала. Нужно высушить стручки фасоли в духовке, измельчить их в мясорубке, просеять и снова пропустить через мясорубку, пока они не превратятся в муку. Похоже, что даже для небольшого количества муки понадобится очень много фасоли. Потом муку надо смешать с жиром, добавить молоко, немного меда и изюма, а затем запечь в форме. Кажется, на этот процесс уходит вечность.
До войны девочки любили время, когда я доставала большую желтую миску и делала кексы или бисквиты. Они помогали мне замешивать тесто и обожали выскребать остатки сырого теста из миски, чтобы съесть, будто это самое роскошное угощение. Потом мы делали глазурь, розоватую от кошенили, и Милли каждый раз вздрагивала, слушая, что этот краситель делают из толченых паучков. Но кекс из фасолевой муки их не заинтересовал.
Мы подали его к чаю, после овощей из огорода: вареной картошки, горошка и капусты. Кекс оказался пресным и довольно комковатым.
- По вкусу похоже на опилки, - говорит Милли.
- Ты даже не знаешь, какой вкус у опилок, - отвечает Бланш.
- А вот и знаю. Знаю. У них вот такой вкус.
Бланш пожимает плечами.
- Не слушай ее, мам. На самом деле он не так уж и плох... Ну, во всяком случае, когда голодаешь. Иногда я чувствую себя такой голодной, что могла бы съесть свои волосы, - говорит она.
Я понимаю, что Милли имеет в виду. Кекс напоминает промокашку, как будто он впитывает всю влагу во рту. Наверное, мне не хватило терпения, и я недостаточно долго измельчала бобы в мясорубке. Жуешь, жуешь, но нужно много времени, чтобы его проглотить. По крайней мере кекс наполняет желудок.
Бланш отодвигает тарелку и тихонько вздыхает.
- Иногда мне снится еда. Мне снился рулет с джемом, такой, который ты делала раньше, с клубничным джемом. Во сне я даже чувствовала вкус джема. И щербет... иногда мне снится щербет. - Ее голос полон острой тоски по прошлому. - И ириски, и лакричные конфетки, и мятные леденцы...
- Мне снился пудинг из патоки, - говорит Милли, стараясь перещеголять сестру. - С большой-пребольшой порцией заварного крема.
- А ты, Эвелин? - спрашиваю я. - Тебе снится еда?
- Не знаю точно, Вивьен, - отвечает она. - Хотя мне очень нравится хорошее жаркое. Когда у нас снова будет хорошее жаркое на ужин, Вивьен?
- Это сложно, - говорю я. - Но я посмотрю, что смогу сделать.
- А что снится тебе, мам? - спрашивает Бланш. - Какая самая лучшая еда?
Я думаю о той первой плитке шоколада, которую принес Гюнтер, о бархатной мягкости на языке, о волне сладости.
- Мне тоже нравится рулет с джемом, - отвечаю я.
После чая у нас осталось четыре кусочка кекса, и я убираю его в шкафчик. Он находится в самом холодном месте в дальнем конце кладовки и закрывается плетеной дверцей, чтобы обеспечить доступ воздуха и не пропускать мух. Я храню там еду, чтобы не заветрилась, масло и молоко. Мы доедим кекс завтра.
Следующим вечером я готовлю овощное рагу, а Бланш гладит белье. Я расстелила покрывало для глажки на кухонном столе. Слышно тихое шипение ткани, и комнату наполняет уютный запах горячего чистого белья.
Бланш гладит одну из своих блузок в складочку, потом встряхивает ткань и очень аккуратно складывает. Она очень педантична. Я знаю, что из нее выйдет намного лучшая хозяйка, чем я. Эту блузку она наденет после вечернего чая, чтобы пойти к Селесте.
Пока рагу медленно кипит, я иду в кладовку за оставшимися кусочками кекса из фасолевой муки.
- О, нет.
Тарелка пуста.
- Что такое, мам? - встревоженно спрашивает Бланш.
На какое-то мгновение меня охватывает страх, что я теряю разум: путаюсь, как Эвелин, и забываю, что делала.
- Мне казалось, что у нас оставалось немного кекса. Я знаю, что оставалось, - отвечаю я.
В моем голосе слышится злость. Внезапно я ощущаю прилив жалости к себе, а глаза наполняются горячими слезами. Я так стараюсь, так много работаю. И вот такое. Я понимаю, что этот резкий бессильный гнев из-за вечного недоедания и усталости, и стараюсь избавиться от него.
Бланш настороженно смотрит на меня, она боится, что я стану винить ее.
- Мам, ты же знаешь, что это не я, да? Ты знаешь, я никогда бы так не сделала.
- Я тебя не виню.
- Я знаю, что мы должны быть бережливы из-за войны и прочего, - говорит она. - Я знаю, что мы не можем просто есть все, что захотим.
- Бланш, я правда верю, что это не ты. Просто странно, вот и все. Я не понимаю.
Услышав наши напряженные голоса, в комнату проскальзывает Милли.
- В чем дело, мамочка?
Ее глазки широко раскрыты от любопытства.
- Фасолевый кекс. Он пропал, - говорю я.
- Но он же никому не понравился, - отвечает она. - Почему ты так расстроена?
- Я просто не понимаю, что случилось.
У меня мелькает мысль, уж не Милли ли это? Но ей действительно не понравился кекс. Потом мне в голову приходит, что в дом мог кто-то забраться. Тот, кто забрался сюда в тот далекий день, когда мы чуть не уплыли, - Берни Дори или кто-то еще - вернулся и обчистил нашу кладовку. Но я понимаю, что это безумное предположение. В наш дом никто не забирался. Потому что ничего больше не пропало.
Глава 52
Иду по дороге к Ле Рут. Стоит томный августовский денек. Сонные луга, залиты солнцем, воздух наполнен смесью ароматов, и во всех садах, мимо которых я прохожу, карнавал разноцветья. На короткий миг я забываю о войне.
Мы с Энжи расположились на складных стульях на улице, недалеко от двери в кухню. Теплый бриз ласкает нашу кожу и ерошит листья бузины, ветви которой потяжелели от ягод, черных и манящих, как лакричные конфеты. Интересно, будет ли Энжи собирать их для вина, как она делала раньше, когда был жив Фрэнк. Но, возможно, у нее не осталось сил, и она оставит их, пока сами не опадут.
Энжи держит в руках корзинку с вязанием.
- Вивьен, поможешь мне смотать эту шерсть в клубки? - спрашивает она.
Я протягиваю руки вперед, а она надевает на них моток пряжи и начинает умело и ровно сматывать клубок. В кронах шепчущихся вязов вокруг фермы лесные голуби лениво поют свои песни.
Во взгляде Энжи появляется новое выражение, скрытное и отчужденное.
- Ты выглядишь какой-то притихшей, Энжи, - нерешительно начинаю я.
Она улыбается, коротко и печально.
- А ты многое замечаешь, Вивьен. Ты права... я думаю кое о чем. О том, что мне рассказал Джек.
Меня охватывает дурное предчувствие.
- Он все еще работает на Олдерни? - спрашиваю я.
Она слышит неловкость в моем голосе, но неправильно ее истолковывает, думая, что я не одобряю Джека.
- За это хорошо платят, Вивьен, вот в чем дело. Ты не должна его винить.
- Конечно, я понимаю. Я не виню его, Энжи.
- Некоторые говорят, что ему не следует этого делать. Из-за этого у него много проблем с людьми, которые считают, что могут указывать другим, как себя вести.
- Люди любят искать виноватых, - отвечаю я.
На секунду она перестает мотать шерсть и держит клубок в руке так, словно это что-то хрупкое, нуждающееся в защите. Я опускаю руки, потому что они начинают болеть. Когда она снова говорит, ее голос хриплый и приглушенный, мне приходится немного наклониться к ней, чтобы расслышать. Легкое движение воздуха заставляет листья бузины задрожать.
- Они отправили Джека нырять в гавани, - рассказывает она. - У них там, в гавани Олдерни, заграждение против подводных лодок. Джек сказал, что оно похоже на большую сеть. Она запуталась, и Джеку нужно было с этим разобраться. Он мастер на все руки. Он хорошо ныряет, наш Джек...
Ее лицо очень близко к моему, теплое дыхание касается моей кожи.
- Он сказал, что в воде полно костей. Костей и гниющих трупов. Он сказал, что теперь не может спать.
Меня пронизывает ледяная дрожь. Я молчу.
- Этих несчастных убивают. Их бьют, или, может, они умирают от работы - ужасной работы, которую их заставляют делать, - и сбрасывают в гавань. Там кругом смерть, говорит Джек, смерть и кости. Сплошные скелеты и трупы, которые объедают крабы и омары. По ночам он не в состоянии сомкнуть глаза, чтобы не видеть эти кости.
Оставшуюся шерсть мы сматываем в тишине.