- Они отправили Джека нырять в гавани, - рассказывает она. - У них там, в гавани Олдерни, заграждение против подводных лодок. Джек сказал, что оно похоже на большую сеть. Она запуталась, и Джеку нужно было с этим разобраться. Он мастер на все руки. Он хорошо ныряет, наш Джек...
Ее лицо очень близко к моему, теплое дыхание касается моей кожи.
- Он сказал, что в воде полно костей. Костей и гниющих трупов. Он сказал, что теперь не может спать.
Меня пронизывает ледяная дрожь. Я молчу.
- Этих несчастных убивают. Их бьют, или, может, они умирают от работы - ужасной работы, которую их заставляют делать, - и сбрасывают в гавань. Там кругом смерть, говорит Джек, смерть и кости. Сплошные скелеты и трупы, которые объедают крабы и омары. По ночам он не в состоянии сомкнуть глаза, чтобы не видеть эти кости.
Оставшуюся шерсть мы сматываем в тишине.
Глава 53
Джонни приходит навестить меня, приносит мешок картошки и немного клеверного меда от Гвен, а я показываю ему свой сад. Он задерживается около загона для кур и критически оглядывает птиц.
Он указывает на одну из кур, которая притаилась в углу, выглядит вялой и ничего не ест.
- Да, я заметила.
- Похоже, остальные ее заклевали, - говорит он. - Они ее забьют, тетя. Куры могут быть очень жестокими. Вам нужно поторопиться. Если хотите, я сам это сделаю.
- Спасибо, Джонни. Я знаю, что сделаешь. Но я собиралась сама. Помнишь, ты однажды сказал мне? Мы делаем то, что должны.
Он морщит нос, когда улыбается.
- О, тетя, я впечатлен. Не знал, что вы такая.
Я счастлива от его слов: мне нравится впечатлять Джонни.
Я вручаю ему банку с консервированными сливами для Гвен, и он уезжает, опасно вихляя, так что стеклянная банка громыхает в одной из корзин, подвешенных к багажнику его велосипеда.
Я выбираю время, когда Милли гуляет: не хочу, чтобы она видела. Поймать курицу оказывается непросто. Мне не нравится, как ощущается ее прикосновение к коже, мягкое, как перышко, и одновременно колючее. Каждый раз, когда я уверена, что поймала ее, она улетает из моих рук, словно предчувствует грозящую ей участь.
Остальные курицы кудахчут и создают какофонию звуков. Наконец я загоняю ее в угол. Держу курицу левой рукой, а правой сжимаю ее голову. Я закрываю глаза, и слышу хруст костей. Она продолжает бить крыльями даже после того, как ее шея сломана. Я ощущаю легкий приступ тошноты и сглатываю. В конце концов курица затихает и безвольно повисает в моих руках.
Позже я ощипываю и потрошу ее, как меня учила Энжи, и чувствую молчаливое удовлетворение от того, что научилась это делать.
Я зажариваю курицу с картошкой, которую принес Джонни.
- М-м-м, - говорит Бланш, когда приходит с работы. - Какой запах. Очень вкусно пахнет.
- Сегодня вечером у нас настоящий ужин, - отвечаю я.
Она понимающе усмехается:
- Рапунцель? Она выглядела довольно слабой.
- Боюсь, что так.
- Не беспокойся, я не скажу Милли. Я знаю, что она не любит есть то, что носит имя.
Я добавляю на сковороду немного оставшейся фасолевой муки, чтобы загустить соус и получить вкусную темную подливу. Накрываю стол по всем правилам: салфетки в серебряных кольцах и наши лучшие фарфоровые тарелки. Приношу курицу. Аромат сочного мяса висит в воздухе, как благословение, и наполняет наши рты слюной.
- Вот, Эвелин. Хорошее жаркое на ужин, как ты и хотела, - говорю я.
Но Эвелин сурово смотрит на меня. Ее губы неодобрительно поджаты.
- Почему ты забиваешь птицу, Вивьен? Это мужское дело.
- Когда нет мужчины, это становится женским делом.
Недовольство мелькает на ее лице и исчезает, мимолетное, как струйка дыма.
- Мам, нужно произнести молитву, - говорит Бланш.
Поэтому я прошу Эвелин прочитать молитву, и она откашливается, довольная, что ее попросили.
- Господи, благослови нас и эти дары... - Она запинается, ее лицо затуманивается. Девочки присоединяются и помогают ей закончить молитву. Пусть Господь сделает нас действительно благодарными.
У нас счастливый ужин, полный смеха и болтовни, как в Рождество, как на праздник. Такое прекрасное чувство насыщения: тот вид спокойствия, который приходит, только когда живот наполнен.
Эвелин удовлетворенно кладет свой нож на тарелку. Ее губы блестят от жира, она чинно промокает их салфеткой.
- Нам надо почаще делать курицу. Почему мы не делаем курицу чаще, Вивьен? - спрашивает она.
- Идет война, помнишь?
- Ох, - отвечает она. - Ох. Правда, Вивьен?
Когда Эвелин уходит к себе в комнату, я убираю со стола. Ставлю остатки курицы в шкафчик для продуктов. Из кусочков мяса я приготовлю хорошее сытное рагу, а кости прокипячу с луком и шалфеем и сделаю наваристый суп. Так хорошо знать, что мы будем есть в следующий раз.
Я сижу в гостиной с корзиной для штопки. Сегодня Бланш осталась дома, у нее в руках один из журналов Селесты. Она листает страницы с нарядами, разглядывая фотографии блестящих, высокомерных женщин, страстно желая такие же атласные перчатки с защипами и кокетливые шляпки с вуалью.
- Смотри, мам. Такое красивое...
Это вечернее платье от Скиапарелли, экстравагантное, с открытой спиной, ласково прилегающее к бедрам и расширяющееся к низу. Я рассказываю Бланш историю о Скиапарелли, которую когда-то слышала, - о том, как она сделала шляпу в виде птичьей клетки с канарейками внутри.
Бланш хихикает.
- Мам, ты меня разыгрываешь.
- Нет. Это правда, уверяю тебя.
На полу Милли, стоя на коленях, играет в кукольный домик. Золотистый вечерний свет льется в нашу комнату, наполненную запахом лаванды, к которому примешивается насыщенный, тягучий аромат роз, растущих под окном
Неожиданно во мне расцветает гордость, словно цветок в теплых лучах солнца, - гордость за то, чего я достигла: моя семья накормлена и в безопасности, мои девочки еще улыбаются. Я думаю: «Мы живы. Каким-то образом, несмотря ни на что, мы справляемся».
Милли деловито расставляет кукол по комнатам.
- Я снова видела призрака, - объявляет она ни с того ни с сего. Слова падают в тишине комнаты, как галька в пруд, порождая круги на его неподвижной поверхности. - Призраки очень-очень страшные.
Ее головка опущена, и волосы свободно падают вперед, затеняя лицо.
Бланш шумно выдыхает.
- Ради Бога. Только не это.
- Страшные, да, - говорит Милли.
Бланш поднимает брови. Милли понимает, что та не воспринимает ее слова всерьез.
- Страшные, - повторяет она.
Она возится с одной из кукол, пытаясь заставить ее стоять, но кукла все время падает. Милли недовольна. Она швыряет куклу на пол.
Я встаю на колени рядом с ней и беру ее голову в ладони, стараясь завладеть ее вниманием. Ее личико очень близко к моему. Я вижу золотистые искорки в ее темных глазах.
- Милли, никаких призраков нет. Призраков не существует. Тебе нечего бояться.
- Но я не боюсь. Я ничего не боюсь. Мне уже шесть лет, и я не боюсь даже темноты. - Она ускользает у меня из рук, как вода. - Призраки очень-очень страшные, но я совсем не боюсь. А ты испугалась бы, - говорит она Бланш.
Бланш пожимает плечами. Она листает журнал, продолжая грезить о шелковых корсажах и мерцающих пастельных платьях.
- Призраки белые и жуткие, и они очень-очень грустные, - говорит Милли.
- С чего бы это им быть грустными? - устало спрашивает Бланш.
- Конечно, они грустные. Потому что они мертвые, - отвечает Милли.
- Конечно. Как же я не догадалась.
- Бланш, не провоцируй ее, - велю я.
- Они очень тихо ходят, - говорит Милли. - Они бесшумно крадутся, и их прихода совсем не слышно.
Она встает и на цыпочках идет по комнате, вытянув вперед руки и шевеля пальцами, изображая призрака. Бланш картинно вздыхает и возвращается к своему журналу. Милли останавливается за спинкой стула Бланш и начинает зловещим шепотом: