- Что за амбар? - спрашивает Гюнтер.
- Земля Питера Махи перед Белым лесом. Они с Симоном там играют. Это ее друг. Выдумывают всякое и играют.
- Так ведь многие дети так играются, - успокаивая меня, говорит он.
- Но эта фантазия захватила ее настолько, что уже кажется реальностью, перешедшей в наш повседневный мир. Я хочу сказать, что это ненормально. И из-за войны ситуация ухудшается. Но я-то пытаюсь сделать так, чтобы их жизнь текла как обычно.
- Да, я знаю, что пытаешься.
- Может, это моя вина? Может, я читала ей слишком много сказок?
Он улыбается... той улыбкой, что мне так нравится, что заставляет его глаза лучиться.
- Невозможно читать слишком много сказок, - говорит Гюнтер. - С детьми такое просто невозможно.
- А еще меня беспокоит, что она лжет. Она взяла немного того хлеба, что ты принес, и заявила, что не ела его. Но я нашла крошки в ее сумке.
- Думаю, тебе не стоит переживать. Милли еще очень маленькая. Многие дети живут в двух мирах: нашем и своем собственном.
- Думаешь? Другие дети... думаешь, они верят, что их фантазии настоящие?
Он выдыхает сигаретный дым. Из-за голубых завитков его лицо становится расплывчатым.
- Когда я был маленьким, - говорит Гюнтер, - у меня был воображаемый друг.
- О.
Я очарована.
- Я тогда был примерно того же возраста, что Милли сейчас. До того, как мама снова вышла замуж, - говорит он, и его лицо мрачнеет.
- Да. - Я вспоминаю, что он рассказывал мне про своего отчима. Тянусь и провожу рукой по его лицу и голове, с любовью ощущая обнаженную кожу и коротко стриженые волосы. - Расскажи мне про своего воображаемого друга.
Он немного заливается румянцем, стесняется.
- Во время обеда мама ставила тарелку и для него.
Я околдована.
- Как его звали? Твоего друга? - спрашиваю я.
Он улыбается легкой, самоироничной улыбкой.
- Его звали Уильям.
- Уильям?
- Как вашего писателя Уильяма Шекспира. Это единственное английское имя, которое я знал. Я считал его очень утонченным, - говорит Гюнтер.
Это заставляет меня улыбнуться и не оставляет равнодушной. Мне нравится представлять его маленьким мальчиком. Хотелось бы дотянуться до него через годы и обнять.
Задуваю свечи. Моя голова лежит на груди Гюнтера, меня окружает запах его кожи, слышу сонный стук его сердца. Я проваливаюсь в глубокий сон.
Просыпаюсь, когда он уходит холодным утром с первыми грачами и серым предрассветным лучом. Его нет, и меня охватывает смутное беспокойство... словно темный мотылек порхает в глубине сознания... я не понимаю, откуда это ощущение.
Глава 56
Приходит осень, наступает учебный год, и Милли снова ходит школу. Я чувствую облегчение. При таком количестве ежедневной школьной работы (расписание занятий, чтение книг, заучивание правил написания слов) у нее не останется много времени на выдуманный мир, который они придумали с Симоном. Я подстригаю ее и отпарываю подшитый подол: Милли очень выросла за время каникул.
В воскресенье Бланш будет читать в церкви отрывок из Библии.
- Мама, я бы хотела, чтобы ты пришла. Хочу, чтобы ты послушала меня, - говорит она, требовательно глядя на меня синими, как лето, глазами.
- Я бы с удовольствием, милая, - отвечаю я. - Но я боюсь оставлять бабушку одну.
- Но не только поэтому, да? - спрашивает она. - Я знаю, что на самом деле ты больше не веришь Библии, с этой войной и прочим. Но мне бы хотелось, чтобы ты верила. Для всего в мире есть Божий замысел, мам. Должно быть, это - часть его замысла.
- Не знаю, милая, - говорю я и перевожу разговор на более простые вещи. - Но мне действительно не хочется оставлять бабушку одну. Кроме случаев, когда мне просто приходится это делать.
- Тебе придется в воскресенье. Бабушка спокойно останется на пару часов. Пожалуйста, мам.
Так что мы с Милли надеваем свои лучшие платья и вместе с Бланш отправляемся на утреннюю службу.
И хотя я не уверена в своем отношении к Богу, я все же получаю удовольствие от службы, находя некоторое утешение в знакомых словах молитв. «Поспеши, Боже, избавить меня. Поспеши, Господи, на помощь мне...»
Мне нравится мерцание свечей на алтаре и золотистый солнечный свет, льющийся в окно и ложащийся на ступени алтаря отблесками самоцветов. Большая часть службы проходит так же, как и до оккупации, но нам не разрешается молиться за нашу страну, хотя мы все еще можем молиться за короля.
Мы читаем молитву общего покаяния, бормотание прихожан едва поспевает за пастором, эхо тихих голосов рокочет в нефе. «Всемогущий и милосердный Отче, мы согрешили и уклонились от путей Твоих, подобно потерянной овце. Мы неукротимо следовали стремлениям и желаниям своего сердца...»
Повторяя эти слова, я ощущаю себя отделенной от остальной паствы, размышляя о том, как они отнеслись бы к моим действиям, насколько греховной посчитали бы мою любовь к Гюнтеру.
Бланш идет к кафедре, чтобы начать чтение. Поначалу она стесняется и слегка заикается, такое иногда бывает, но затем ее голос звучит громче и увереннее. Глядя на нее со стороны, я понимаю, как она меняется, становится женщиной: ее тело становится мягче, черты лица - более определенными.
Я знаю, она до сих пор жалеет о том, что мы не уехали в Лондон. Она верит, что ее надежды на счастье лежат далеко от этих мест: в далеком будущем или на том берегу пролива - где угодно, только не здесь. Мои глаза наполняются слезами, когда я смотрю на нее и чувствую ее тоску по всем вещам, которыми она не может обладать, потому что растет в военное время. Меня беспокоит, найдет ли она когда-нибудь то, чего ищет.
Бланш возвращается на нашу скамью, ее щеки окрашены ярким румянцем от удовольствия и неловкости одновременно. Мы слушаем проповедь, сегодня она про рай и ад.
Пастор говорит, что это не реальные места, по крайней мере, не в том смысле, в котором мы понимаем Сент-Питер-Порт. Ад и рай - состояния бытия. В раю мы навеки вместе с Богом, а самой страшной мукой ада, страшнее, чем мириады прочих мучений, является отсутствие Бога.
После службы я болтаю с Сьюзан Гальен, которая хвалит чтение Бланш. Сьюзан, как всегда, элегантна. На ней льняное платье кораллового цвета. Но что-то в ее улыбке, сладкой, словно глазурь, заставляет меня стиснуть зубы. Пока мы разговариваем, девочки идут впереди.
Я прощаюсь, когда это позволяют рамки приличия, и догоняю Милли и Бланш. Они увлечены разговором, их головы склонены друг другу, отливая золотом в переменчивом свете переулка, закрываемом сверху кружевом ветвей. Девочки обсуждают проповедь. Я удивлена, что они были настолько внимательны.
- А я знаю, что такое ад, - говорит Милли. - Оттуда пришел мой призрак.
Очень прозаично.
- И с чего это ты решила? - спрашивает Бланш.
- Потому что он сам сказал, глупая. Он там живет. Он живет в аду, - отвечает Милли.
Бланш поворачивается к ней лицом. Мне кажется, она хочет сказать сестре, чтобы та не называла ее глупой. Но она внезапно становится серьезной - осознает свою роль во всем происходящем и обеспокоена словами Милли.
- Милли, не стоит выдумывать разного рода истории про ад.
- А я ничего и не выдумываю, - настойчиво и решительно говорит Милли.
- Я серьезно, Милли. Об этом не стоит шутить. Люди попадают в ад, если в течение жизни совершали плохие поступки и не верили в Иисуса.
Бланш торжественна и серьезна, она беспокоится за душу сестры.
- Мой призрак хороший, - говорит Милли.
- Нет. Если он живет в аду, значит, он плохой, - настаивает Бланш. - В своей мирской жизни он был плохим.
- Он не плохой.
Бланш поджимает губы. На лице появляется раздражение, которое возникает всякий раз, когда сестра ведет себя подобным образом.
- В любом случае, ад - это не то место, куда ты можешь нырнуть и вынырнуть, - говорит Бланш. - Люди никогда не возвращаются из ада. Если ты попадаешь в ад, тебе оттуда уже не выбраться. Так написано в Библии. Это ты должна знать.