- Но они возвращаются. Возвращаются. Иногда, - не сдается Милли, но в ее голос вползает неуверенность. Я вижу, как у нее дрожат губки.
Догоняю их и тянусь за рукой Милли... но она дергается от моего прикосновения. Милли выламывает палку из живой изгороди. Отвернувшись от меня и сестры, она сбивает ею растения, мимо которых мы проходим. Ее глаза блестят от слез, но ей не хочется, чтобы мы их видели.
Глава 57
Гюнтер на две недели собирается в отпуск.
За ночь до своего отъезда, он поднимается за мной в спальню. Я закрываю дверь и поворачиваюсь к нему, но он не спешит заключать меня объятия. Гюнтер тяжело опускается на кровать. У него серьезный вид. Гадаю, что будет дальше.
- Я должен кое-что тебе сказать, - говорит он. - Услышал недавно. Существует план по депортации тех людей, которые не являются коренным населением этого острова... которые родились не здесь.
- Такие, как я. Я здесь не родилась.
- Да, такие, как ты, - говорит Гюнтер.
Я пытаюсь осознать сказанное. Пронзительный, лихорадочный голос в моей голове пытается убедить меня, что все будет хорошо. Они ведь не сделают этого с людьми, которые не доставляют никаких неприятностей... особенно матери с маленькими детьми. Они не сделают этого... в этом нет никакого смысла. Это же просто неразумно, ведь детям нужны матери, это всем известно...
А если все-таки людей высылают, то, наверняка, во Францию: на месяц или два. Островитян там сажают в тюрьму. Говорят, все не так уж и ужасно, в большинстве своем они возвращаются домой.
- И куда увозят? - спрашиваю я.
- В Германию, в лагеря для интернированных, - отвечает Гюнтер. - До окончания войны.
Земля уходит у меня из-под ног.
- Нет. Нет. - Не могу поверить, что он так спокоен, так безмятежен, объявляя мне об этом. Меня охватывает страх. - Что будет с моими детьми?
В моем голосе слышатся слезы. Я вижу, как на меня неумолимо надвигается то, чего я боялась больше всего: у меня заберут детей.
- Вивьен.
Гюнтер кладет свою руку на мою. В его прикосновении я чувствую утешение. Мир возвращается в равновесие. Я тут же понимаю, почему он так спокоен.
- Ты можешь что-нибудь сделать? Ты можешь мне помочь? - спрашиваю я.
Он кивает.
- Сделаю все, что в моих силах. Возможно, кое-какие имена в списках не появятся.
- Ты сможешь это сделать? Сможешь?
- Думаю, да. Полагаю, могут быть некоторые исключения. Но ты не должна об этом никому говорить. Никому.
Это как раз самое просто. Я привыкла к скрытности.
Когда он уходит утром, а я провожаю его до двери, на меня накатывает вся пронзительность грядущего расставания. Я цепляюсь за него, не в силах отпустить.
Гюнтер отрывает мои пальцы от своей руки. Целует мои руки.
- Всего две недели, и я вернусь к тебе, - говорит он.
- Во время войны две недели - это очень долго. Всякое может случиться.
- Вивьен, я вернусь к тебе. Обещаю.
Наблюдаю, как он идет через мой двор в бледных лучах восходящего солнца. Небо кажется таким далеким. Оно переливается, словно жемчужина.
Возвращаюсь в спальню, но без него кровать кажется пустой. Я уже по нему скучаю... словно оторвали часть меня.
Глава 58
Вечером, после того как Гюнтер уехал, я решаю сходить в лес за ежевикой. Селеста встречается с Томасом, поэтому Бланш никуда не уходит. Я оставляю ее присматривать за домом, а сама иду на вершину утеса, где растут большие ежевичные кусты.
Оставляю велосипед в подворотне и дальше иду пешком. Ограды здесь низкие - за ними до самого обрыва раскинулись широкие поля. На море, которое этим вечером шелковистое, наполненное бледно-желтым свечением, открывается великолепный вид.
Надо мной летает спокойная и зоркая пустельга, кажущаяся закопченной на фоне ослепляющего неба. Ветер умер, земли кажутся необъятными и пустынными. У меня складывается ощущение, что я одна в этом мире. Мои плечи, словно шалью, накрывает умиротворение.
Ягоды очень много, она уже темная и спелая. Собираю. Кончики пальцев окрашиваются в яркий цвет индиго. Слизываю терпкий вкус со своей кожи.
Вокруг стоит такая тишина, что я слышу скрип своих туфель и шелест листьев под рукой, словно что-то рвется. Совсем скоро я набираю достаточно ягоды, чтобы хватило на пару пирогов. Ощущаю то краткое чувство триумфа, которое приходит ко мне тогда, когда я добываю еду для своей семьи.
Наконец я собираюсь домой, испытывая легкую грусть от того, что покидаю это место, поэтому задерживаюсь еще немного, чтобы бросить взгляд на море. Садится солнце, в лучах которого нежится густая вата плотных облаков.
Вся желтизна ушла с поверхности воды. Море тяжело поднимается и опускается, словно серебряный чешуйчатый зверь, что не знает покоя и движется даже во сне. Пустельга все еще парит надо мной, а потом вдруг складывает крылья и падает, будто брошенный камень.
Внезапный крик заставляет меня вздрогнуть - голос немецкого солдата: резкий, стальной, отдающий команду. Я замираю, сердце выпрыгивает из груди. Прекрасно понимаю, что это значит - отряд рабов-рабочих возвращается с работы. Передо мной возникает то, что я старательно отодвигала подальше на задворки своего сознания: страшная повседневная жестокость. У меня нет времени, чтобы спрятаться. Вжимаюсь в живую изгородь.
Из-за поворота в поле моего зрения появляется отряд рабочих. Они, наверное, строят на вершине утеса бетонное кольцо Гитлера. Их охраняют двое охранников из «Организации Тодта» с ружьями и повязками с изображением свастики.
Наблюдаю за рабочими. Земля уходит из-под ног.
Похоже, заключенные работали с цементом - они все покрытым им: сероватый порошок у них на волосах, на коже, на ресницах. От этого их лица совершенно белые, на них нет ни единой яркой краски.
Одеты рабочие в рванье, поэтому у многих вокруг талии обрезками проволоки или веревки закреплены мешки из-под цемента. Они совершенно босые, у некоторых мешки обмотаны вокруг ступней. От бессилия и истощения их головы повисли, а сквозь кожу проступают острые кости.
В сумраке они выглядят совершенно безликими, как призраки. И поступь их совершенно бесшумна.
Глава 59
Милли приснилось, что она проглотила рыбную косточку, и она просыпается с болью в горле. Я говорю, что ей придется остаться дома.
- Можно мне погулять с Симоном? - спрашивает она. - Когда он придет домой из школы?
- Нет. Конечно, нет, - поспешно отвечаю я.- Тебе нельзя гулять, если ты не ходила в школу.
У Милли заложен нос. Я капаю несколько капель раствора для ингаляций в миску с горячей водой и велю ей дышать парами под полотенцем, крепко зажмурив глаза.
После процедуры ей дышится намного легче. Приношу пуховое одеяло, устраиваю ее на диване и кладу на поднос пазл с Букингемским дворцом. Это единственный раз, когда я рада тому, что мой ребенок болеет: так мне будет проще.
Примерно за час до комендантского часа, когда Эвелин у себя в спальне, а Бланш еще у Селесты, я говорю Милли, что мне надо ненадолго уйти. На крыше Ле Коломбьер заливается черный дрозд. Я пересекаю дорогу и иду через свой сад в поля.
По вечерней прохладе огибаю окраину Белого леса и подхожу к сараю Питера Махи. Сердце колотится в груди. Реагирую на каждый шорох и шепот листьев, на каждый звук окружающей меня местности, на возню каждого прячущегося в траве зверька. Словно я здесь чужая.
У подножия сарая лежит более густая тень, будто разлилась черная река. Приблизившись, я замечаю, что дверь открыта. Тихонько подхожу и заглядываю в нее.
Поначалу я ничего не могу разглядеть, только темноту внутри. Возможно, я ошиблась, поспешила с неверными выводами. Меня охватывает облегчение. Я уже готова повернуться и уйти, когда понимаю, что более густая темнота в углу на самом деле человек.