Она отворачивается, слегка пожав плечами. Выдыхаю. Момент упущен, я гадаю, ошиблась ли в своих предположениях.
- Вот честно, мам, ты начинаешь говорить, как Милли. Ты постоянно закрываешься в своей раковине. Вы обе так делаете.
Бланш кладет свою сумочку на стол, ее взгляд падает на глобус.
- Ради всех святых, что он здесь делает? Милли еще рановато забивать голову такими вещами, - говорит она. В ее голосе слышится возмущение. - Мисс Делейни не будет ее учить географии. Не может же она быть настолько жестокой.
- Мы искали страну, - торжественно и важно сообщает Милли.
- Как же это ужасно, быть ребенком, - говорит Бланш. - Вот ты только ловил колюшку, а следующий миг уже учишь что-то про ураганы и всякое такое.
- Это секрет. Это не для школы. - Милли крепко сжимает губы.
- Вечно ты со своими секретами, - говорит Бланш.
Она поворачивается ко мне, приподняв бровь, словно говоря: «Вот, она опять за свое».
Милли засовывает глобус подальше в шкаф и закрывает дверцы с легким, но многозначительным треском, похожим на расколовшийся лед.
Глава 64
Кирилл сидит за моим столом и выпивает суп из миски до последней капли.
- Спасибо, Вивьен. Спасибо.
Прикуриваю сигареты. Он со вздохом откидывается на спинку стула.
У меня есть вопрос, который я боюсь задавать, несмотря на то, что часть меня знает: он хочет рассказать свою историю.
- Кирилл, как вы здесь оказались? Расскажите нам, что произошло.
Некоторое время он молчит. В открытое окно вливается тягучее пение птиц и томный аромат моих роз, чей запах такой сладкий, что им невозможно насытиться.
Кирилл откашливается.
- Как я вам уже говорил, я жил в деревне в лесу, - медленно начинает он своим высоким, измученным голосом.
- Да.
Милли подтаскивает стул ближе к моему и прижимается ко мне, как делает это всякий раз, когда я ей читаю. Для нее это начало одной из сказок.
Взгляд Кирилла направлен на нас, но я не уверена, что он видит именно меня и Милли. Его глаза горят, словно от лихорадки.
- Однажды ранним утром, было еще темно, в дверь вломились немцы. Было четыре часа утра. Они растормошили нас с Даней и выволокли на улицу, на дорогу, которая вела в соседнюю деревню. Нас туго связали друг с другом. Вот так.
Он вытягивает руку и прижимает ее к моей крепко-крепко. У Кирилла такая холодная кожа, что от его прикосновения я вздрагиваю.
- Рука к руке? - уточняю я.
Он кивает.
- Они связали нас вместе и заставили выстроиться по всей ширине дороги. Нам было сказано передвигаться мелкими шагами... Моя жена оказалась в самом конце.
В его голосе мне слышится жесткость. Меня охватывает страх. Я понимаю: то, что его жена в конце линии, что-то значит.
Смотрю на Милли. Ее глаза сосредоточены на его лице. Думаю, смогу ли заставить ее уйти, должна ли я уберечь ее от того, что она услышит. Но меня что-то останавливает, некое ощущение того, что они друзья... я чувствую, что у Милли есть право узнать его историю.
- Мы шли, а немцы следовали за нами на некотором отдалении, - говорит он.
Могу себе это представить, но не понимаю, почему у него на лице такой ужас.
- С немцами воевали партизаны Красной Армии, - продолжает Кирилл. - Они жили в лесах, окружавших наши деревни. И эти партизаны повсюду расставляли мины.
Милли хмурится.
- Я не знаю, что такое мины, - шепчет она мне.
Ей отвечает Кирилл.
- Мина - это секретное оружие, спрятанное под землей. Если наступить на мину... - Он вскидывает руки в воздух, имитируя взрыв. - Если наступишь, тебе конец.
Глаза Милли распахиваются.
- Немцы использовали нас для поисков мин, - говорит Кирилл. - Что бы мы ни сделали, мы бы погибли. Если бы мы наступили на мину, мы бы взорвались. Если бы мы пропустили мину, а на ней взорвался бы потом немец, они бы нас расстреляли, потому что мы ее пропустили. Так что мы шли безо всякой надежды на что-либо, потому что впереди нас ждала лишь смерть.
Мы делали все, что было в наших силах. Шли по следам лошадей. Пытались избегать тех мест, где была потревожена земля, потому что смерть от взрыва казалась ужаснее смерти от пули. От страха у меня во рту пересохло. Я плакал, все мы плакали. Наши слезы почти ослепили нас. Что было, то было...
Он замолкает. Мое сердце бешено бьется. Милли сидит совершенно неподвижно, она побледнела, глаза широко открыты.
- Помню, как неожиданно тряхнуло, помню шум. Никогда прежде такого не слышал. Нас отбросило на землю. А потом - тишина. На какое-то время нас оглушило. Мы вообще ничего не слышали. Вокруг нас повсюду была кровь и земля. Даже еще не обернувшись, я знал, что Данечка мертва. Она лежала неподвижно, все тело было разворочено. Немцы разрезали веревку на ее руках, что связывала ее с другим человеком. Они просто оставили ее лежать там. Остальных, кто остался в живых, отправили дальше по дороге...
Его голос замирает.
Я смотрю на него, но лица не вижу. Пока мы разговаривали, на комнату опустились сумерки. Фигура Кирилла на фоне окна почернела. Позади него голубое небо, а в Белом лесу заливается соловей. Я не могу понять, как эти вещи могут сосуществовать в одной вселенной: соловей, нежно-голубые сумерки... и боль, что изливается в голосе Кирилла.
- Мне так жаль, - говорю я, но мои слова звучат как-то неправильно, слишком громко для этой тихой маленькой комнатки. - Мне очень жаль Даню.
Он слегка кивает.
- Той ночью, - говорит Кирилл, - они заперли нас в деревенском амбаре. Я плакал по своей жене. Думал, что это я должен был быть в конце линии, что это я должен был умереть, а не Даня. Это моя вина. Если бы я пропустил ее вперед себя, она не погибла бы. До сих пор меня одолевают такие мысли...
Открываю было рот, чтобы сказать ему, что он не виноват, что он ничего не мог изменить... Но я знаю, что это его не успокоит. Его невозможно успокоить.
- Перед тем как она погибла, вечером мы с ней поссорились. Она сказала, что я постоянно работаю, а на нее внимания не обращаю, - говорит Кирилл приглушенным голосом... мне приходится наклоняться ближе к нему, чтобы лучше слышать. - Я не всегда был ей хорошим мужем. Я не был хорошим человеком. Мои последние слова, сказанные ей, были злыми словами.
По тому отчаянию, что сквозит в его голосе, могу сказать, что это мучает его больше всего.
- Я должен был умереть, но спасти ее, - говорит он. - Но у меня не было такого шанса.
Я уже слышала, как люди винят себя, когда вокруг них гибнут другие, а они сами остаются живы. Вину эту они ощущают всю свою жизнь. Я вижу, что это написано на его лице.
- Вы ничего не могли сделать, - говорю я. - Ничего.
Мои слова пусты.
Он долго сидит молча, перед лицом горит огонек сигареты.
Милли притягивает мою голову к себе и шепчет:
- Я хочу знать, что случилось дальше.
Словно после того, что услышала, она теперь боится Кирилла, боится разговаривать с ним напрямую.
Он слышит ее и начинает шевелиться.
- Я все вам сейчас расскажу, - говорит Кирилл. - На следующий день нас повезли в Минск на грузовике. Это наша столица. Из Минска нас отправили в Германию. Мы оказались в большом центре, в Вуппертале, где было много пленных. Старых и слабых отделили и увели, больше мы их никогда не видели.
Милли поднимает на меня глаза. В них плавает вопрос.
- А что с ними случилось? Со всеми этими старыми людьми? Что случилось?
- Ш-ш-ш. - Обнимаю ее. - Ш-ш-ш.
- Потом нас перевезли к морю. Оттуда на корабле переправили сюда. До этого я никогда не видел море.
Милли пораженно бормочет мне:
- Но море же есть везде.
Я еще крепче прижимаю ее к себе.
- Корабль плыл не очень долго, - продолжает Кирилл. - У нас не было еды. Многие умерли. Немцы выливали воду прямо в трюм с заключенными. Мы же ловили эти капли...