Он показывает: открывает рот, закидывает голову назад, складывает руки так, словно ловит воду.
- А потом мы приплыли сюда, - говорит он мне. - Вот так я здесь и оказался.
Кирилл тушит сигарету в пепельнице. Он опирается на стол и опускает голову на руки. Он вымотан. Рассказ лишил его последних сил.
Долгое время мы просто сидим молча. Тикают часы, вокруг нас сгущаются тени. У меня нет слов.
- Вам пора возвращаться, - наконец говорю я.
- Да, - соглашается он.
Я провожаю его к задней двери и далее через сад к переулку.
- Приходите завтра в амбар, - говорю я.
- Да, Вивьен. Спасибо.
Он исчезает в сумерках.
Когда я возвращаюсь в дом, Милли все еще сидит в полумраке кухни.
- Пора идти спать, милая, - говорю я.
Она ничего не говорит.
Зажигаю свет.
Она смотрит на меня, моргая от внезапно вспыхнувшего света. Она плачет. На бледном личике блестят дорожки слез.
Обнимаю ее. Прижимаю так крепко, что чувствую стук ее сердца.
Я жду, когда у нее возникнут вопросы. Почему это все с ним произошло? Почему они были с ним такими жестокими? Почему его жене пришлось умереть? Так много вопросов, на которые нет ответов.
Но она прижимается ко мне и ничего не говорит.
Глава 65
Сегодня последний день перед тем, как Гюнтер должен вернуться из отпуска. Собирается гроза: небо темное, словно синяк. Когда я иду по полям, внезапный порыв ветра задувает мне волосы в рот и закручивает маленькие вихри из пыли и сухих листьев.
Сегодня у Кирилла есть кое-что для меня - немного цветов с живой изгороди: герани и льнянки. Все это связано в букет проволокой.
Он передает мне букет с легким, обходительным поклоном.
- Это вам, - говорит он. - У меня нет другого способа отблагодарить вас.
- Они очень милые.
Я прижимаю цветы к лицу. У них древесный запах. Я очень тронута... несмотря на свою нищету, он нашел способ сделать мне подарок. Я знаю, для него это важно... он гордый человек. Его нужда ненавистна ему.
Увожу его к себе домой, где на кухне к нам присоединяется Милли. Кормлю его супом. Пока он ест, ставлю цветы в стеклянную вазу на подоконнике. Они очень красивы, но уже начали увядать: их розовые и фиолетовые лепестки побурели по краям. Сорванные с живой изгороди цветы живут недолго.
Когда он поел, я сажусь рядом с ним за стол. Милли приставляет свой стул к моему, обнимаю ее одной рукой.
Сегодня вечером он рассказывает нам о родине... березовый лес, тихие реки; мастерская, где он делал свои скрипки. Представляю его чуть моложе, его лицо еще не отмечено страданием, голова склонена над работой. Размышляю над сложностью и изысканностью этой работы. В моих мыслях его руки здоровы.
- Когда-нибудь я вернусь туда, - говорит Кирилл.
- Да, - отвечаю я. - Да, конечно, вернетесь.
Потом мы сидим в тишине... по-товарищески, словно давно друг друга знаем.
Когда мы собираемся уходить, он бросает взгляд на картинку, которая висит на стене кухни, - распечатанная картина Маргарет Террант. Младенец Христос в своей колыбели, окруженный ангелами. У них огромные, замысловатые крылья мягкого цвета колокольчиков.
- Вы верите во все это? - спрашивает он меня, показывая на картинку.
- В некотором смысле, - отвечаю я. - В кое-что верю.
- Моя мама верит до сих пор... тайком хранит иконы на чердаке, - говорит Кирилл уставшим голосом. - Но я больше не верю. Никто в нашем лагере не верит. Никто. Никто из тех, кто прошел через все это. Невозможно страдать так, как мы страдали, и все равно верить.
На это мне нечего ответить.
- Я не верю в Бога, но злюсь на него, - говорит Кирилл. Он слегка улыбается. - В этом нет никакого смысла, да, Вивьен?
Веду его через сад. Падает несколько пожелтевших листьев. Деревья шумят так же, как море, как шелест гальки. Эти звуки, как говорила мне Энжи, предвещают дождь.
В тени живой изгороди я беру Кирилла за руку.
- Кирилл, я должна вам кое-что сказать. Не хотела говорить это при Милли. Но с завтрашнего дня вам будет небезопасно приходить сюда. - Меня это ранит. Ранит то, что я должна говорить ему это... понимая, что это для него значит, приходить к нам домой. - Один из немцев, живущих по соседству, возвращается из отпуска. Он иногда заходит к нам.
Мне интересно, ужаснет ли это Кирилла. То, что немец приходит в мой дом. Спросит ли он меня о чем-нибудь. Сомневается ли он во мне. Он просто кивает.
- Мне очень жаль, - добавляю я. - Но я принесу вам еду в амбар, как делали Милли с Симоном. Если вас там не будет, я оставлю ее под трактором.
- Спасибо, Вивьен, - говорит он.
- Берегите себя.
- И вы, Вивьен. - Он немного наклоняется. - Я вам очень благодарен.
Он отворачивается и уходит от меня в темнеющий сад. Синюшные тучи опускаются на землю. Скоро начнется дождь.
Глава 66
Суббота. Я просыпаюсь счастливая. Солнечное, радостное чувство охватывает меня еще до того, как я осознаю, почему так счастлива. Потом я вспоминаю: сегодня Гюнтер возвращается из отпуска. Но вместе с пониманием приходит опасение, приглушая мое яркое настроение, как дыхание туманит поверхность зеркала.
Что он сделает, если узнает, что я подкармливаю Кирилла? Выдаст ли он нас: Кирилла, и Милли, и меня? Как он поступит? Я говорю себе: «Конечно, он нас не выдаст. Он хороший человек. Я знаю, какой он добрый...» Но в моей голове звучит голос Бланш: «Как вообще можно узнать кого-то по-настоящему? Как можно быть уверенным?»
Выходя во двор, я бросаю взгляд на большой эркер Ле Винерс в надежде хоть мельком увидеть Гюнтера. Время от времени я поднимаюсь к себе в спальню и оглядываю их палисадник. Яркий и сверкающий мир, умытый ночным штормом, наполнен сиянием и надеждой. Но мне не удается его увидеть.
Задолго до комендантского часа я отношу еду в сарай Питера Махи. В моей корзине хлеб, окорок, яблоки, завернутые в кухонное полотенце. Кирилл уже ждет. Он забирает еду.
- Спасибо вам, Вивьен. Большое спасибо.
Я не жду, пока он поест: слишком рискованно оставаться здесь. Что, если кто-нибудь меня увидит и задумается о том, куда я иду... или даже последует за мной? Но оставляя Кирилла, я чувствую укол грусти.
Я слушаю, как Милли молится перед сном, и подтыкаю ее одеяло. Она поднимает руки и настойчиво тянет мою голову к себе. Прижимая губы к моему уху и щекоча дыханием мою кожу, она шепчет:
- Кирилл не пришел.
- Нет, милая. Но я его покормила. Отнесла еду ему в сарай. Теперь мне придется делать так.
Яркий, как ноготки, свет лампы заливает Милли. Когда я наклоняюсь к ней, моя тень закрывает ее лицо.
- Он больше не может приходить сюда?
- Да, думаю, не может. Теперь ему опасно здесь находиться. И я не хочу, чтобы ты ходила со мной в сарай, на случай, если кто-то увидит.
Я быстро отстраняюсь, испугавшись, что она спросит еще что-нибудь.
- Но мне очень хочется пойти с тобой. - Она сердится. - Он и мой друг тоже. Он стал моим другом раньше, мамочка.
- Знаю. Но мы должны быть осторожны, ты же понимаешь. Это может быть опасно, Милли. Ты должна делать, как я говорю.
Она хмурится. Раздумывает: стоит ли возражать, уступлю ли я.
- В любом случае твоя простуда прошла, - говорю я. - Ты снова сможешь играть с Симоном после школы.
В глубине ее глаз маленькой рыбкой мелькает сомнение. Чувствую, как моя кровь течет быстрее. Жду, что она спросит: «Но почему, мамочка? Почему Кирилл не может прийти сюда?»
- Мне бы хотелось, чтобы он мог приходить к нам на кухню, - говорит она.
- Знаю, милая. Мне тоже. Но мы же не хотим подвергать его опасности, - отвечаю я.
Она принимает это объяснение. Потом зевает широко, как кошка, показательно потягивается и устраивается на подушках, накрываясь одеялом до подбородка.