Я смотрю, как он идет через мой черно-серебристый двор, двигаясь сквозь свет и тень прочь от меня. Мне вспоминается сказка, которую я читала Милли, сказка из книжки, которую дала мне Энжи: о волшебных завоевателях, которые пришли из далеких стран и женились на женщинах острова.
Но несмотря на брак, они были связаны кровным договором, поэтому их жены не знали, когда возлюбленные покинут их и уплывут, держа курс на тонкую синюю линию на границе мира, в своих лодках, которые могут стать малюсенькими, как галька или тонкая птичья косточка.
Когда Гюнтер уходит, я поднимаюсь на чердак.
Кирилл уже спит. Сквозь незанавешенные окна на него падает лунный свет, и его кожа кажется прозрачной, почти светящейся. Даже во сне его руки цепляются за одеяло, словно это дорогая вещь и ее могут отнять.
Я слышу опасные, пронзительные звуки в его дыхании. Но на его спящем лице покой, даже умиротворенность. Снится ли ему родина, место, где осталось его сердце, земля тихих рек и березовых лесов?
Я долго стою, глядя, как он спит. И ощущаю неожиданное, хрупкое счастье. Я знаю, что поступаю правильно.
Этой ночью я сплю крепко, а мои сны спокойны и безмятежны. Мне снится полет. Я лечу над морем навстречу утру. Высоко надо мной темное небо, внизу - темное море, а впереди золотой ореол и сияющее великолепие восходящего солнца.
Глава 72
- Мам, в честь чего овсянка? - спрашивает Бланш.
- У меня осталось немного овсяной крупы. Я подумала, что мы можем ее доесть, - неопределенно говорю я.
- М-м-м, я люблю овсянку. Помнишь, до оккупации мы ели кашу каждый день?
Но вспоминать, как было до оккупации, становится все труднее.
Когда Бланш уходит на работу, Милли играет в саду, а Эвелин вяжет в гостиной, я достаю поднос и ставлю на него еду для Кирилла. В молочнике жирное молоко, чтобы полить кашу. И еще я собираюсь дать ему кукурузный сироп, который бережно хранила.
Я берегла сироп для Милли, на случай если ей придется пить какое-нибудь горькое лекарство. Его осталось на самом донышке банки. Выскребаю остатки ложкой и смотрю, как густой золотистый сироп капает в миску. И все это время прислушиваюсь: жду лошадь и повозку, жду Джонни.
Раздается стук в дверь, а затем кто-то входит в дом, не дожидаясь ответа. Какое облегчение. Это, должно быть, Джонни. Удивительно, как это я не услышала повозку. Наверное, он подумал, что будет безопаснее оставить ее на дороге, не доезжая.
Ставлю поднос обратно на стол и выхожу из кухни в коридор.
Там стоит Гюнтер. В руках у него буханка хлеба. Он что-то замечает во мне и тут же выглядит неуверенным.
- Я не стал ждать, пока ты подойдешь к двери, - тихо говорит он, изучая мое лицо. Волнуется, не сделал ли он чего-то, что могло меня расстроить. - Там на дороге какая-то женщина гуляла с собакой.
«Наверное, Клемми Ренуф», - думаю я. Когда-то давно, в другой жизни, я бы встревожилась.
- Я знаю, тебе не хотелось бы, чтобы она видела меня у твоей двери, - говорит он.
- Да. Спасибо.
- Вивьен, я знаю, тебе не нравится, когда я прихожу днем. Но я беспокоился за тебя...
Мне хочется, чтобы он перестал так извиняться.
- Тебе не нужно беспокоиться о нас. Но это очень любезно с твоей стороны, - говорю я.
Собственный голос кажется мне незнакомым, как будто чужим.
Гюнтер проходит в кухню и кладет хлеб на стол.
- Ты сказала, что вам не хватает продуктов, и я подумал, что это поможет.
В его голосе слышится сомнение. Я вижу, как его взгляд останавливается на подносе с едой.
- Это очень любезно, - повторяю я.
Фраза получается неправильной: официальной и сдержанной. Как будто мы едва знакомы. Как будто наша любовь мне только приснилась.
- Ты уверена, что все в порядке, Вивьен?
- Да, все хорошо.
У меня трясутся руки. Я прячу их в карманы фартука.
- Как твоя свекровь?
- Все так же. Спасибо, что спросил.
Гюнтер все еще озадаченно смотрит на поднос. Я знаю, что должна объясниться.
- Я как раз собиралась отнести ей завтрак наверх.
- Надеюсь, что скоро ей станет лучше. Я и правда считаю, что тебе надо попросить врача осмотреть ее.
- Да, я так и сделаю.
- Дорогая, - очень тихо говорит он. - Есть еще кое-что. Боюсь, что не смогу прийти сегодня ночью. У меня назначена поздняя встреча.
Я киваю. Надеюсь, что он не сможет прочесть по моему лицу охватившее меня облегчение.
- Большое спасибо за хлеб, - говорю я.
- Не за что.
Провожаю его до двери. Он быстро выходит, и я закрываю дверь.
Поворачиваюсь и чувствую, как мое тело сотрясает барабанная дробь надвигающейся беды. Я продолжаю стоять в коридоре, не в силах сдвинуться с места. Отчаянно стараюсь вспомнить, где именно стоял Гюнтер, когда вошел в дом. Мог ли он видеть, что у меня за спиной? Видел ли он гостиную? Видел ли, что там сидит и вяжет Эвелин, и выглядит при этом вполне здоровой?
Глава 73
Когда я вхожу, Кирилл вздрагивает. Он в замешательстве осматривается вокруг.
- Кирилл, это Вивьен, - мягко говорю я. - Ты теперь живешь у меня, помнишь? Ты больше не в лагере.
Я сажусь на сундук и жду, пока он окончательно проснется. В ярком утреннем свете вижу берлогу, которую соорудили Милли с Симоном из побитой молью занавески, накинув ее на бельевую сушилку. Старая сломанная кукла уложена спать в коробку. Похоже, это дело рук Милли. Думаю, иногда Милли приходит сюда поиграть. Мне придется поговорить с ней.
Кирилл неуверенно садится. Я подкладываю подушки ему под спину.
- Вы так добры, Вивьен.
Вокруг его глаз и рта залегли сиреневые следы болезни.
- Я принесла тебе завтрак.
Добавляю в кашу ложку патоки, наливаю молоко.
Кирилл наблюдает, как молоко перемешивается с кашей, смотрит на обилие сиропа.
- Он уже здесь, Вивьен?
- Нет. Еще нет. Но он придет, - говорю я. - Я ему верю. Я знаю его много лет.
- Мне показалось, что кто-то пришел. Когда я спал. Я думал, это пришел ваш друг.
- Это был другой человек. Но не беспокойся. Здесь ты в безопасности.
- Я не хочу подвергать вас опасности. Ведь вы так добры ко мне.
- Просто отдыхай и набирайся сил. Не волнуйся за нас.
Милли в саду прыгает через скакалку и с придыханием напевает:
Крошка Тим был совсем мал.
В ванне он никогда не бывал.
В воду его Люси опустила –
Умеет ли плавать знать захотела.
Лужайку перед домом пора стричь; длинная трава блестит от росы, как и цветущие сорняки, которые разрослись здесь: тысячелистник, одуванчики, белый клевер. Все вокруг искрится.
- Милли.
Я нарушила ее сосредоточенность. Она пугается и задевает скакалку.
- Мама, из-за тебя я споткнулась, - обвиняюще, на выдохе говорит она.
Ее личико разрумянилось, а темные волосы блестят на ярком солнце, как шкура тюленя.
- Извини, милая. Но мне надо сказать тебе кое-что важное.
Держа скакалку в руке, Милли ждет, все еще досадуя на то, что я нарушила ее ритм. На ней летние сандалии, ремешки которых потемнели от влаги. Вокруг нее видно узоры из следов в тех местах, где она своими прыжками примяла траву.
Я наклоняюсь к ней и очень тихо говорю:
- Милли, я хочу, чтобы сегодня ты не играла на чердаке.
Она озадачена.
- Я и не собиралась, мамочка.
- Хорошо. Но все равно пообещай мне.
- Обещаю.
За ее спиной, по стене дома вьются плетистые настурции, оранжевые, словно языки пламени, как будто там разгорелись маленькие костры.
- И это секрет, - говорю я. - Просто сделай, как я говорю. Не рассказывай ни Бланш, ни Эвелин - никому.