Однажды я заметил суетливость капитана, обычно спокойного господина. Его помощник мельком разъяснил, что на выходе из залива нужно отыскать какую-то посудину и взять с неё важного человека. Погода была гнусная, весь день моросил мелкий дождь, держались духота и безветрие, оттого капитан и бесился. Мне выпало стоять ночную учебную вахту со старшим офицером, который заранее отметил на карте точку встречи.
Меня он выставил на палубу, поручив быть вперёдсмотрящим.
И вот – промокшая жёсткая одежда, липкий хилый рассвет, видимость совсем дрянь. Вдруг из лохмотьев побитого дождём тумана блеснул странный высокий огонек, ещё один…
Близко, совсем близко, как показалось тогда – на расстоянии вытянутой руки, я увидел большой, медленный и беззвучный силуэт. Острые шпили мачт, тугие нити такелажа, спокойные влажные паруса.
Корабль! Это был мой Корабль!
На ночной палубе пусто, блестит мокрый борт. Тишина. Шевельнулся у корня бушприта кто-то маленький в брезентовом балахоне. Это был вперёдсмотрящий, такой же, как я. Закончилась неровная цепочка иллюминаторов, мелькнула вдруг на белом красная капелька флага и сразу же упали на всё куски туманного занавеса. Ещё раз мелькнул одинокий огонёк… Мы расстались.
Утром никто из моих однокурсников не верил, что я видел Его, приходилось отчаянно доказывать и спорить до обидных слёз.
Больше мы Корабль не искали, не подходили. Что-то изменилось тогда в планах морского начальства.
Рио замолчал, с извинением глянул на попутчиков, кашлянул. Сумерки неслись за окнами, за перегородками купе гудели голоса.
Рыкнула дверь, с блокнотом в руке вошёл, по-прежнему недовольный своей торговой арифметикой, Боркас. Отдуваясь, он сел на диван, выключил ночной свет, притворился, что уже дремлет.
В сумраке вагонного коридора было прохладно, дальнее окно оставалось открытым, ветер тревожил лёгкие занавески.
Шёпот шевельнул темноту.
– Ведь это совсем не всё, да?
Бэлла тихо встала рядом с Рио у окна. Тот не обернулся, но начал говорить.
– Я встретил Его ещё раз.
…Опять прошло почти день в день три года.
Мне, уже штурману с дипломом, повезло. Мы шли с океанского промысла, от дальних островов, с хорошей, удачной рыбалки. Улов был богатым, команда уверенно считала будущие деньги. Дома меня ждала жена, через месяц у нас должен был родиться сын, обязательно сын!
Мы проходили у чужих берегов, прощались с незнакомыми птицами, спокойно и ровно отталкивались по-рабочему грязными бортами от крупной океанской зыби. Матросы на ходу красили надстройки, трюма, грузовые стрелы. Рулевые скучали. По два-три дня им приходилось держать один и тот же курс, не наблюдая никаких изменений на лице океана, не обсуждая никаких впечатлений. Но рейс был действительно замечательным, злиться и ругаться в последние дни перед возвращением домой было бы глупо, поэтому общее настроение отличалось благодушием.
Само собой сложился ритуал послеобеденных разговоров в рулевой рубке. Приходили старший механик, радист, кто-нибудь из немногочисленных попутчиков-пассажиров, матросы понахальней. Разговоры вели о многом, начинать могли с любой темы, но незаметно и неизменно переходили на предвкушение близкого дома.
Я приучил всех гостей, что на моих вахтах они могут отвлекать меня только с позиций хорошей морской практики. Все они располагались у иллюминаторов так, что помимо своей воли оглядывали океан…
Однажды днём наползла душная дымка. Солнце не спряталось, а превратилось в мутное неконкретное пятно. Пряно и тяжело запахло цветами с близкого африканского берега. Прямо по курсу горизонт выщербился какой-то неправильностью. Всплеск очень далёкой тёмной волны рос и на глазах превращался в белый парус. Публика оживилась, стряхнув последние впечатления обильного обеда, зашумела, требуя бинокли.
Парус квадратно рос над горизонтом, делился на части, разрастался вверх и вширь. Стало ясно, что это не яхта. Я скомандовал рулевому подвернуть на десять градусов влево. От бинокля я уже не отрывался и не обращал внимания на случайные слова общего изумления.