— Мы выращиваем это в Мекнесе, — говорю я нашему провожатому. — Называется шиба, но вам оно скорее известно как полынь, или чернобыльник.
Наш спутник нагибается, чтобы получше рассмотреть траву, и у него что-то вываливается из-за пазухи. Он быстро убирает это обратно, но я успеваю заметить шерсть и когти. Мы встречаемся глазами, он смущен.
— Заячья лапка, от колик. Я склонен злоупотреблять радостями жизни.
Я улыбаюсь:
— Лучше примите эту травку в виде настоя: император время от времени прибегает к полынному чаю. Известное желудочное.
— Вы врач, сэр?
— Я некоторое время служил у доктора из Абердина и кое-что знаю о человеческом теле и его слабостях.
— Не могу представить, для чего такому здоровяку, как вы, — он окидывает меня взглядом с ног до головы, — знать о телесных слабостях.
Когда я перевожу, Шариф смеется.
— Он евнух, — громко говорит он.
Мистер Пипс заметно растерян.
— Боже правый, в самом деле?
Я удрученно киваю.
— Это для пения? Есть совершенно замечательные кастраты. Я часто гадал, как обстоит дело со знаменитым дискантом, мистером Абеллом: при нем ли его… хм, возможности.
Я заверяю его, что к пению это не имеет ни малейшего отношения, и он смотрит на меня с потрясением и интересом.
— Может ли что-то быть ужаснее.
Несколько минут, потребовавшихся на то, чтобы дойти до большого зала, мы молчим. Зал — огромное мощное сооружение, укрепленное каменными контрфорсами. Шум, доносящийся с еще невидимого рынка, заставляет нашего провожатого повысить голос. Он спрашивает, желаем ли мы приобрести что-нибудь определенное, и каид признается, что очень хочет сладостей, а я говорю, что мне пригодились бы хорошие чернила, на что мистер Пипс улыбается.
— О, споры о Танжере — все эти подробности!
Он качает головой:
— Я три года входил в комитет: пропащее дело, вечно шаг вперед, три назад. Воображаю, как вы с ним завязли — по мне, легкого решения не существует. Не стоит забывать, дело не в простой логике: здесь слишком много страстей и непоследовательности.
Я улыбаюсь:
— Уверен, с обеих сторон.
— Как во всех делах человеческих. Поддержка колонии обходится нам в состояние, мы тратим куда больше, чем, честно говоря, можем себе позволить, но король думает, что подведет супругу, если откажется от Танжера — он ведь был частью ее приданого, — а поскольку Его Величество уже очень во многом ее подвел, в этом вопросе он неколебим. И, разумеется, бедный граф Плимут.
Я вопросительно поднимаю бровь.
— Сын Чарльза — незаконный, разумеется, но все-таки сын. Ему дали под командование королевский полк, произвели в полковники. Он отправился в Марокко летом 1680 года и умер от дизентерии четыре месяца спустя. Всего двадцать три года, бедный мальчик. Чарльз очень тяжело переживал.
— Сколько у король дети? — спрашивает Шариф.
Мистер Пипс смеется:
— По последним подсчетам, чертова дюжина, выжили десять, хотя ни одного от доброй супруги, как ни жаль. Он любит женщин — и кто его упрекнет? Как вам англичанки, Нус-Нус: резвая порода, а?
Он внезапно останавливается, вспоминая, каково мое состояние.
— Прошу прощения, сэр, я не хотел вас обидеть.
— Никакой обиды. Я по-прежнему могу оценить красоту живописи, даже если неспособен работать кистью, а дамы вашего двора восхитительны.
— У наш король пятьсот дети! — громко перебивает Шариф.
Наш спутник улыбается, явно не веря ни единому слову.
— И тысяча жена!
Я киваю:
— Исмаил хвалится тем, что у него есть женщины из всех стран, известных людям.
— Ммм, вот это коллекция! Должен признаться, мне вполне хватает одной. Мы пришли, не отставайте: здесь нынче повсюду карманники.
Внутри зал впечатляет еще больше: я удивляюсь, как такое великолепное помещение можно отдать под простой рынок, о чем и говорю.
— В остальное время здесь заседает суд! — кричит в ответ мистер Пипс. — Видите, там, наверху, мрачные украшения?
Он указывает на три темных неразличимых предмета, висящих с одной из балок.
— Это головы предателей, приговоривших отца короля к смерти в этой самой палате — Кромвеля и его генералов, Айртона и Бредшо. Их оставили как напоминание о том, что ждет бунтовщиков против короны.
Я усмехаюсь:
— Наш монарх поступает точно так же.
— Восемьсот голова на стене Мекнес, — радостно выпаливает Шариф.