— Боже, — говорит мой спутник, глядя вверх из-под края шляпы, с которого капает вода. — Боюсь, ваш тюрбан испортится. Я не подумал взять зонтик.
— Я их не выношу, — весело говорю я.
Мы ныряем в таверну «Черный орел» и ждем, пока потоп стихнет. В таверне шумно, она полна дыма и запахов, но я привлекаю внимание, и воцаряется тяжелая тишина.
Потом кто-то выкрикивает:
— Господи, ну и чудище!
Раздается общий смех и улюлюканье.
— Настоящий или крашеный?
— Нам тут черномазые ни к чему!
— Эй, Отелло, ступай обратно на сцену!
Мистер Эшмол в ужасе.
— Мистер Нус-Нус, от всей души прошу прощения за грубость своих соотечественников. Пожалуй, лучше отважимся выйти под дождь.
Мы идем к выходу, когда меня хватают за руку.
— Эй, Мустафа, напомни хозяйке, что она все еще должна мне восемьдесят фунтов с игры!
Я оборачиваюсь и смотрю на говорящего: богато одетый, но беспутный молодой человек с плохо подстриженной редкой бородкой.
— Я не Мустафа.
Он морщится в растерянности.
— Не может же быть двоих одного размера и оттенка. Просто скажи ей, понял? Скажи, что мистер Джейкс ей кланялся и напоминал о долге. Я ведь увижу ее на премьере «Городской наследницы»?
На улице все еще хлещет дождь, словно бичом. Мистер Эшмол берет меня под руку и быстро ведет прочь, неодобрительно цокая.
— Театральный народ, отвратительное племя. А раньше здесь было так приятно.
Мы сворачиваем направо, на Флит-стрит, переходим ее и вступаем на улицу, по обеим сторонам застроенную высокими домами. В конце улицы виднеется река, ползущая мимо, точно огромная змея. Через несколько ярдов мистер Эшмол поворачивает направо в узкий переулок, и мы поднимаемся на крыльцо к двери, на которой висит бронзовый молоток в виде львиной головы. Нас впускает румяный мужчина в очках на шнурке — за стеклами глаза его кажутся большими и погруженными в воду, как рыбки в сосуде.
— Элиас! — восклицает он. — Уже вернулись?
— Надеюсь, мы не прервали никакой важный опыт?
— Я как раз подвергал трансмутации воду и сушеные листья, желая получить пригодное для возлияния питье, — улыбаясь, говорит мистер Дрейкотт. — Может быть, вы и ваш гость выпьете со мной по чашке чая?
Он ведет нас в темный кабинет, где над маленьким огнем подвешен на крюке чайник. Комната черна от сажи, усыпана бумагами и книгами: сложно понять, куда сесть, особенно в белой одежде, поэтому я по-африкански опускаюсь на корточки.
Мы пьем английский чай (горькое, омерзительное пойло), и мой спутник объясняет, что у меня раскололся зуб, его нужно починить. Хозяин радостно потирает руки.
— Пациент? Превосходно!
— Боюсь, бесплатный, Натаниэль. Окажите мне любезность, если вас это не затруднит.
Я вижу, как у мистера Дрейкотта вытягивается лицо.
— У меня есть деньги, — поспешно говорю я, но он качает головой.
— Нет-нет, я не могу взять деньги с друга мистера Эшмола: всем, что у меня есть, я обязан ему, в том числе и этим домом.
— Глупости, дорогой Натаниэль: эта лаборатория — наше общее предприятие; где бы еще я смог осуществлять свои опыты?
По шаткой деревянной лестнице мы спускаемся в длинный подвал с низким потолком. По обеим стенам идут полки. На полках — стопки книг и бумаг, и множество бутылок и горшков с этикетками, как в аптечной лавке. Наклонившись, я читаю: «плоть гадюки», «гоанские камни», «hiera picra», «паучий шелк» и почти жду, что наткнусь на банку мышиных ресниц или драконьих зубов — это похоже на товар сиди Кабура. У одной стены стоит большая цилиндрическая печь, угли внутри мерцают красным, а возле печи на полу громоздятся темные кучи шлама, порошков и золы. В комнате сумрачно, пахнет серой; на столах расставлены сосуды и тигли, реторты и плавильные котлы, ступки и пестики, запачканные различными веществами. На одном столе расположилось целое собрание банок с личинками и зародышами животных; к доске приколот грызун, жизненно важными органами и скелетом наружу. Я вспоминаю тайный покой Зиданы, и волосы у меня на затылке встают дыбом.
— Может быть, мне лучше сходить с этим зубом к хирургу, пусть просто вырвут.
— Глупости, друг мой: нет нужды отдавать себя на растерзание варварам со щипцами и рычагами. У Натаниэля есть чудесная амальгама, которая проникает в любую дырочку и трещину и становится твердой как камень.
Решившись произнести вслух то, о чем думаю, я спрашиваю:
— Сэр, вы — алхимик?
— Я предпочитаю называть себя естественным философом, — весело отвечает Натаниэль. — Усердно изучающим скрытые законы вселенной.