— Тогда мне это не нужно, — царственно произносит он.
И начинает опустошать карманы кружевного костюмчика, извлекая жемчужную брошь, пару брильянтовых серег и тонкую золотую цепочку с распятием.
Я цепенею.
— Ох, Момо…
Карл поднимает густую черную бровь.
— Надо же, вот это улов. Ты знаешь, что в моем королевстве делают с грабителями?
Момо озадаченно качает головой.
— Я не грабил, — беззаботно говорит он. — Я их просто хранил. Но теперь они мне не нужны, потому что ты — король, и они должны быть у тебя. В Марокко султану принадлежит все в королевстве.
— Да ну?
— Да, папа мне всегда говорит: «Все, что ты замечаешь вокруг, Момо, принадлежит только мне: все люди и все, что у них есть, все мое». У королей так.
Король сухо улыбается:
— Святые рыбы, твой прадедушка был бы тобой очень доволен.
Я хмурюсь.
— Его прадедушка?
— Мой отец, король Карл Первый.
Но я продолжаю глупо бормотать.
— Боюсь, прадедушка мальчика давно умер в Гааге, в Голландии.
— Согласен, с тех пор, как я был в изгнании в этом городе, прошло много времени. Больше тридцати лет: «крылатая мгновений колесница», все в таком духе.
Карл смотрит на меня с любопытством, потом понимает.
— Вы не знали?
— Боюсь, сир, я в совершенном недоумении.
Он встает, идет к эмалевому ларчику и достает из него вышитый свиток Элис. Разворачивает его передо мной, и я читаю:
«Сир, простите дерзость вашей несчастной подданной.
Я ничего не прошу для себя, умоляю лишь, позаботьтесь о моем сыне, вашем маленьком внуке Чарльзе, известном также как Мохаммед, сын Исмаила, султана Марокко, который держит меня женой в городе Мекнес.
Со стыдом и отчаянием, ваша дочь Элис,
рожденная Мэри Суонн в Гааге, в октябре 1649 года».
Мир вокруг меня начинает вращаться. Я падаю в кресло и закрываю глаза, проходит несколько мгновений, прежде чем я снова становлюсь собой. Открыв глаза, я вижу, что король, лысый, как яйцо, обряжает Момо в свой огромный черный парик.
— Вот так… И как тебе понравится таскать на себе такое уродство, юноша? А придется, знаешь ли, если ты здесь вырастешь, хотя от этих злосчастных штуковин адски жарко и весь чешешься.
— Я заведу новую моду, — объявляет Момо, стряхивая неудобный парик. — Все будут брить головы, как ты и Нус-Нус, а когда холодно, носить шляпу.
— До чего здравомыслящий молодой человек.
Король бросает взгляд на меня.
— Я, разумеется, награжу вас за то, что привели его ко мне. Поселю его у Нелли, — она его полюбит, — а сам буду часто навещать. Жизнь у него здесь будет на славу.
— Мне не нужна награда, — хрипло говорю я.
Элис ничего не просила для себя, даже не просила, чтобы ее выкупили. Она отказалась от сына навсегда. Я проклинаю себя за то, что не распорол чертов свиток и не вышил пару строк в дополнение. Но уже слишком поздно.
— А что с его матерью, сэр? Она в плену, хотя ее вины ни в чем нет, ее захватили корсары на корабле, державшем путь в Англию.
Я вижу, как омрачается его лицо.
— Что ж, это несколько иное дело: дама теперь принадлежит султану, а он, судя по всем рассказам, человек весьма несговорчивый. Да и переговоры по Танжеру, сколько я понимаю, идут не слишком успешно.
Мне приходится прикусить язык. Переговоры по Танжеру не продвигаются не только потому, что королевские министры непримиримы, а Исмаил явно велел бен Хаду быть уклончивым, но еще и потому, как я теперь понимаю, что наш достойный посол спутался с девицей (впрочем, уже не девицей) Кейт и тянет время ради своего удовольствия.
— Но, сир, если просьба поступит лично от вас, от одного монарха другому, возможно, удастся договориться о выкупе?
Король поднимает руку.
— Дорогой мой, королевство почти разорено, а выкупы — дело дорогое. Если уж мы не можем договориться даже о выкупе за бедняг, захваченных в Танжере, я не питаю особых надежд на то, что у нас получится освободить столь дорогостоящую особу, как жена султана.
— Но Элис же ваша дочь!
Это все еще кажется мне немыслимым.
— Да если бы я вмешивался в семейную жизнь всех своих отпрысков, существование мое было бы весьма нелегким. К тому же я не могу ее официально признать: слишком сложно. И она ведь перешла в магометанство, раз родила от султана ребенка?
Я удрученно киваю:
— Но ее принудили, сир.
Принудили; и, да, Нус-Нус, уговорили.