Рози поцеловала отца и села рядом с ним с другой стороны, взяв его вторую руку – одну уже держала Санни.
– Папа, а маме ты ничего не хочешь сказать? – негромко спросила Санни.
– Зачем? – удивился Тони, а Чичи рассмеялась.
– Нет, папа, я серьезно.
– Девочки, если вам нужен пример того, какой надо быть, посмотрите на свою мать. Она знала меня лучше всех, знала обо мне все и никогда не попрекала меня этим. Ну, почти никогда.
Священник стоял в ногах кровати Тони. Он уже дал Тони Арме все, что было в его саквояже, так что теперь он лишь в последний раз помолился за всю семью. Когда он замолчал, Тони закрыл глаза и погрузился в сон.
Лучи уходящего солнца залили Гринвич-Виллидж лиловым светом. Чичи с дочерями не отходили от Тони всю вторую половину того холодного ноябрьского дня, когда Тони умирал.
Около девяти часов вечера Чичи встала и потянулась. Рози свернулась калачиком в ногах кровати, а Санни держала отца за руку, сидя на стуле рядом с ним и следя за его дыханием. В палате раздавался лишь негромкий гул медицинских аппаратов.
Внезапно Тони открыл глаза. Рози выпрямилась на кровати, Санни встала, а Чичи наклонилась к нему.
– Тебе что-то нужно, Савви? – спросила она.
– Леоне, – тихо произнес он. – Леоне.
И умер.
Три женщины стояли в молчании, будто не желая отпускать миг, когда он их покинул.
– Мама, он видел Леоне, – изумленно сказала Рози.
– Он с нашим братом, – прошептала Санни.
Чичи обняла дочерей.
– Не правда ли, чудесно? Значит, он там не будет один.
Близнецы верили, что отец воссоединился с их братом. Но Чичи знала, что дело в другом. Это не сын приветствовал ее мужа на той стороне. Она была уверена, что когда Саверио прибыл в то место, где все понимают всех, ему требовалось увидеть лишь одного-единственного человека, одну душу, способную избавить его от страданий, и этим человеком был его отец, Леоне Армандонада.
Запищал монитор, зазвенел другой аппарат. В палату вбежала медсестра. Она отключила сигналы, осмотрела Тони и повернулась к ним.
– Мне очень жаль, – покачала она головой.
Чичи выставила Рози и Санни из комнаты, когда медсестры пришли, чтобы обмыть и обрядить Тони. Она села у окна. Женщины стали готовить тело к приходу похоронного агента.
– Миссис Арма? – Медсестра осторожно тронула ее за плечо. – Вы ведь жена Тони? – Медсестра вручила Чичи чудотворный медальон, который Тони не снимал со дня их помолвки. – Мы нашли это у него на шее. Меня Пресвятая Дева тоже никогда не оставляет в беде.
– Как ваше имя?
– Мэри Энн Салливан Уэйлен.
– Столько имен для одной славной ирландской девушки. Вы очень почитаете Пресвятую Деву?
– Я каждый день читаю Розарий.
– Непростая у вас работа. Вот, возьмите, пожалуйста.
Медсестра изумилась:
– Что вы, я не могу это принять.
– На свете так мало осталось молодых людей, для которых эти медальоны еще что-то значат, – сказала Чичи, кладя вещицу на ее ладонь. – А они помогают, только если в них верить.
– Спасибо! Я буду его беречь.
– Вам спасибо за то, что так хорошо заботились о Тони.
Медсестра бросила взгляд на кровать.
– Хотите сами снять с его руки обручальное кольцо?
Чичи встала со стула и подошла к постели.
– Вы позволите мне остаться с ним наедине на минутку? – попросила она.
Мэри Энн вышла, а Чичи стала рыться в карманах пальто в поисках очков. Как обычно, они обнаружились висящими на золотой цепочке у нее на шее. Она надела очки и наклонилась поближе к своему бывшему мужу, чтобы хорошенько его разглядеть. Она провела рукой по его голове, от макушки до подбородка, и нежно поцеловала его в щеку. Щека была холодная, как в те дни, когда он выбегал на улицу покурить с ребятами между номерами в городках вроде Чисхолма на Железном хребте в Миннесоте, где от холода, бывало, замерзали термометры.
Она взяла Тони за левую руку и изучила его обручальное кольцо, затем стянула его с пальца. Подняв кольцо к свету, она прочла выгравированную внутри надпись, и ее рука задрожала. Муж Чичи.
– Вот так так, – тихо пробормотала Чичи.
Женился после нее трижды, а умер с ее кольцом на пальце. Чувства переполняли Чичи, но плакать она не могла. Она надела кольцо себе на большой палец и села на кровать рядом с Тони. Он уже начинал преображаться, как происходит всегда, когда смерть начинает завладевать чертами. Цвет лица менялся, и оно больше ничего не выражало. Душа отлетела, а вместе с ней Тони покинули красота, достоинство и надежда. Душа оставила тело, будто потерявший смысл механизм. Чичи продолжала держать его ладонь, вспоминая тот день на пляже, много лет назад, когда он предложил ей свою руку, а она не захотела ее отпускать. Сбросив туфли, она забралась на кровать и легла рядом с ним, как поступала столько раз, когда он, бывало, поздно ночью притащится домой после концерта. В те времена им было невыносимо расстаться даже на одну-единственную ночь. Она вспомнила, как быстро он засыпал, обессилевший после выступления, и как она старалась не шевелиться, чтобы не потревожить его, зная, как сильно он нуждался в отдыхе. В молодости она обнимала его, когда он спал, просто чтобы быть ближе к нему. Те дни перешли в ночи, перетекшие в годы – потерянные годы, когда он ее бросил, – или это она его прогнала? Да кто уже помнит? Теперь и середина, и конец их брака тонули в тумане, ясно виделось лишь начало, когда они были счастливы. Нельзя сказать, что их совместная жизнь протекала легко. Будь она песней, то уж точно не стала бы простенькими куплетами из тех, которые оркестр играл с ходу по заявкам зрителей, даже не нуждаясь в репетициях. Впрочем, блистательным шлягером вроде тех, которые все знают, но мало кто еще исполняет, их совместный путь тоже не был. Положа руку на сердце, не только ему, но и ей нелегко дались самоотверженность и преданность. Песня их жизни не была ни шуточной, ни юмореской. Они значили друг для друга все, но, как и все шедевры, созданные из ничего, то, что у них получилось, не обошлось без изъянов. Произведение искусства? Пожалуй – иногда. Но не из тех, что приходятся по вкусу каждому. Ошибки? Множество. Слишком много, чтобы их перечислять, а в исповедальне они бы надолго задержали священника. Но теперь отпущения грехов больше не требовалось. Она его дала. Все было прощено. Все.