Мне показалось, что он хотел сказать что-то, но не сказал.
Я стала видеть его очень часто. Всегда, когда открывала глаза. Он кормил меня, переворачивал, разминал спину, руки и ноги, обтирал меня влажной, прохладной тряпкой. И почти всегда улыбался. А когда не улыбался, то хмурился. И с тревогой смотрел в окно нашего странного дома.
Наш дом был деревянный и совсем маленький. И мне почему-то казалось, что раньше я жила не здесь. В моем доме были высокие потолки, светлые обои. А здесь стены были обиты плотным, серым войлоком.
— Кто ты?
Мой голос был тихим, слабым. Но мужчина услышал. И ответил.
— Борис. Твой муж.
— Где я?
— За Пределами.
Пределами? За какими пределами? Я ничего не поняла. Но на третий вопрос сил уже не хватило.
С каждым днем мне становилось лучше. Я уже могла подолгу держать глаза открытыми. Я смотрела, как Борис готовит для нас еду, убирается в нашем домике, стирает… Он всегда был занят. Иногда он уходил из дома, оставляя меня одну. Когда он возвращался, почти всегда в его руках была добыча: то птица, похожая на большую курицу, то зверь, смахивающий на безухого кролика, то серебристые рыбки, длинные и толстопузые, как веретено. Вместе с ним в наш домик врывались запахи: грибной сырости, прелых листьев, мокрой земли, проливного дождя, льда и снега. Как будто бы там, за стенами дома было уже не лето, а поздняя осень.
Выздоравливала я очень медленно. Только когда за окнами завыли зимние метели, мой муж стал сажать меня на постели, обложив подушками. Я была так слаба, что без поддержки сразу заваливалась на бок.
Борис оказался очень терпеливым человеком. Вместе с ним я заново училась всему: сидеть, вставать, ходить и даже самостоятельно есть. И когда в сотый раз из моих слабых и тонких пальцев падала ложка, разбрызгивая по сторонам содержимое, он молча протягивал мне другую. Мне было стыдно за собственную немощь, но когда я пыталась извиниться, он только пожимал плечами.
Но самое ужасное было то, что я совсем ничего не помнила из своего прошлого. Кроме совершенно непонятных ощущений… Например, мне казалось, что мир вокруг чужой. И что Борис выглядит совсем не так, как должен. А я гораздо старше, чем он думает.
Я рассказывала ему об этом, а он снова пожимал плечами и говорил, мол, после всего, что тебе пришлось пережить в этом нет ничего удивительного.
Постепенно жизнь налаживалась. Я уже могла садиться сама, и даже пару раз, когда муж уходил на охоту, пробовала спуститься с постели. Ноги, превратившиеся в две тонкие длинные спички обтянутые кожей, мне пока не подчинялись. Но я очень хотела сделать сюрприз моему мужу и однажды встретить его, стоя на ногах, а не лежа в постели.
Мы проводили вместе очень много времени. Комнатка в нашем домике была всего одна. Окон у нас почему-то не было. Только под потолком горела лампочка, по которой я определяла время суток: горит, значит день, не горит — ночь.
Мне нравилось смотреть, как ловко мой муж справляется с домашними делами. Очень хотелось помочь, но я понимала, возьмись я за нож, от меня было бы больше вреда, чем пользы.
Но больше всего мне нравились наши вечера… когда все дела были закончены, лампочка под потолком еле тлела, в печурке трещали дрова, Борис садился рядом со мной, обнимал меня одной рукой и что-нибудь рассказывал. А я доверчиво прижималась к его плечу, согреваясь в его объятиях, слушала и задавала вопросы. Мне было интересно все.
— Расскажи, как мы познакомились? — Просила я его.
Он хмыкал:
— В МУПе. Ты совсем не хотела замуж, и даже не вышла ко мне, когда я был в вашем доме накануне свадьбы. Когда мы с твоим дядей поехали оформлять документы, ты снова куда-то спряталась. Времени до полудня оставалось совсем мало, и твой дядя Любогост, велел свахе найти тебя и привезти в МУП, даже если придется применить силу. Вот там-то я тебя и увидел.
— А что было дальше?
В этом месте Борис всегда тяжело вздыхал. Я знала, ему трудно это вспоминать, но не спрашивать не могла.
В день отъезда я внезапно заболела младенческой горячкой. Это заболевание случалось один раз в жизни у каждого человека, обычно в первый месяц после рождения. Ребенок мучился от жара и боли до тех пор, пока его магия не начинала справляться с болезнью. Уходило на это от пары дней, до седьмицы.
Иногда, если младенца чересчур оберегали, болезнь задерживалась на несколько лет. Чем старше был ребенок, тем легче он переносил эту заразу и тем быстрее выздоравливал. А потом никогда больше не болел. Никогда и ничем, он уже умел защищать свою жизнь магией.