– Так я же здесь, верно?
– Но… что ты делаешь в Нью-Йорке?
Последний раз Лив разговаривала с бабушкой Эдит всего три дня назад: бабушка настоятельно требовала сообщить ей, какого числа они расторгнут брак, но ни словом не обмолвилась, что едет в Нью-Йорк. Хотя трансатлантический перелет, особенно учитывая бабушкин возраст, определенно заслуживал хотя бы упоминания.
– Я приехала за тобой, разумеется. Ты собираешься меня впустить? Мне до смерти хочется мартини. И не смей говорить, что у тебя кончился джин, – или ты мне больше не внучка.
– Ну нет, – сказала Лив. – То есть да. У меня есть джин. – Она осторожно посторонилась, пропуская бабушку, и та величаво прошествовала в квартиру. Отчего они с ней никогда не обнимутся, как нормальные люди?
– D’accord[2], – бросила бабушка через плечо. – А оливки с голубым сыром найдутся?
Лив прошла за ней внутрь, заперла дверь и только тогда заметила, что у бабушки при себе только знакомая сумка «Келли».
– Бабушка Эдит, а где твой багаж?
– Или, в крайнем случае, оливки с чесноком. – Вопрос Лив остался без ответа.
– Э-э, по-моему, у меня только обычные.
Бабушка Эдит поворчала, устраиваясь на диване в гостиной Лив, но, похоже, смирилась, и Лив молча приготовила напиток. Это была ее обязанность с девяти лет. Влить изрядную дозу джина, плеснуть чуть-чуть сухого вермута, добавить несколько капель рассола из-под оливок, встряхнуть со льдом и процедить.
– Оливия, – заметила вместо благодарности бабушка Эдит, получая свой мартини, – тебе следовало предварительно охладить бокал. – А сама не выпьешь?
– Сейчас два часа дня, бабушка. И я все еще пытаюсь сообразить, что ты здесь делаешь.
– Что ты, правда, такая взвинченная? – Бабушка покачала головой и сделала долгий глоток. – Но так и быть. Если тебе непременно надо знать, то я здесь потому, что сегодня – день, в который ты официально освободилась от этого невыносимого salaud[3]. Мне очень неприятно это говорить, но…
– Так ты приехала позлорадствовать?
Бабушка Эдит сделала еще глоток мартини, и Лив заметила, что бабушкина рука дрожит.
– Ни в коем случае. Я приехала, чтобы помочь тебе упаковать чемоданы.
– Чемоданы?
С театральным вздохом бабушка поднялась с дивана и кивком головы указала Лив на спальню.
– Давай же, мы уже опаздываем.
– Куда опаздываем?
– На наш рейс.
Лив оторопело уставилась на нее.
– Хватит страдать, Оливия. Наш самолет вылетает через четыре с половиной часа, а ты ведь знаешь службу безопасности в аэропорту Кеннеди.
– Бабушка Эдит, о чем ты?
– Поспеши, дорогая. – Бабушка Эдит, закатив глаза, допила остаток мартини. – Конечно же, мы летим в Париж.
Глава 3
Май 1940
Инес
В подземельях поместья Шово было темно и сыро. Кирпичные стены с арочными сводами, врезанные в мягкий мел и известняк, впитывали влагу с тех самых пор, как прадед Мишеля начал строить их семь десятилетий назад, и создавали идеальный микроклимат для дремлющих в нем, дозревая до подлинного великолепия, бутылок с шампанским.
Историю поместья Мишель поведал Инес полтора года назад, когда только начал за ней ухаживать. Шово были vignerons, виноградарями с шестнадцатого века, но только в начале 1800-х годов предки Мишеля стали подумывать о том, чтобы производить собственное вино. Крупные винодельни в соседних Реймсе и Эперне и в коммуне Аи делали на шампанском целые состояния, а сами виноградари жили в бедности, как соседские крестьяне.
В 1839 году прапрадед Мишеля женился на дочери текстильного магната, и у него наконец-то появились деньги на покупку оборудования и расходных материалов. Но дело продвигалось медленно и почти застопорилось, когда эксцентричным прадедом Мишеля овладела идея проложить под поместьем сеть погребов-туннелей, способную соперничать с крайерами – меловыми подземельями великих домов Реймса. Туннели, которые он строил начиная с 1870-х годов, образовали такую извилистую и сложную сеть, что в первую свою неделю в «Мезон-Шово» Инес там заблудилась и провела под землей несколько ужасных часов. Когда Мишель нашел ее, уже совсем стемнело.
– Погреба тянутся на много километров, и в них легко заблудиться, – сказал он всхлипывающей Инес, выводя ее на вечерний воздух. – Не волнуйся, дорогая. Ты всему научишься.
Сам Мишель, конечно, знал все хитросплетения этого лабиринта назубок. Мальчиком он играл в извилистых коридорах в прятки, вырезал свое имя на меловых участках стен рядом с именами предков, а во время Великой войны вместе со старшими находил под землей убежище от рвавшихся наверху снарядов.