Жаль, что от уже брошенных слов так просто не отдохнуть. И приходится жить с их последствиями, отравляющие сердце сомнениями и…
Ревностью?
Глава 20. На грани
— Я бы хотела завтра поехать в королевский сад, — сообщает за ужином мужу Мираэль, — Что скажешь? Разрешишь?
— А почему я должен запретить? — хмуро спрашивает Аттавио, не отвлекаясь от очередного письма в своей руке. И одновременно ловко отправляет в рот один кусочек мяса за другим, игнорируя овощи и картофель.
— Хорошо, — кивает девушка спокойно, — Я возьму бричку.
— Лучше карету с шестеркой.
— Как скажешь.
— Одна?
— В компании двух дам. Их инициатива.
— Я понял.
Несмотря на это незамысловатое перебрасывание емкими фразами, Мираэль удовлетворенно кивает. В этом весь Аттавио. И в то же время, если вспомнить далекое прошлое, — раньше не было и того. Всего в паре слов была хорошо завуалированная забота о ней, но графиня «слышала» ее и просто не могла оставаться равнодушной. Даже беря во внимания занятость мужа, он беспокоился. Пусть и скупо. Пусть столь емко и почти незаметно.
Она научилась различать эти незаметные нотки и сигналы в его речи и тоне голоса, чтобы тихонько млеть и радоваться…
На самом деле ей не хотелось ехать ни в какой сад. Тем более — королевский, где праздно живущие дамы проводят непозволительно много времени. Какой смысл в шатании? Разве что — надеяться на встречу с кем-нибудь из королевской семьи?
Но и этого Мираэль было не надо. Куда как с большим удовольствием она провела бы день дома, в библиотеке, за книгами… Или за домашними хлопотами, к которым прикипела, чувствую потребность прикладывать собственную руку в создании домашнего уюта…
Покончив с едой, Аттавио скупо благодарит дворецкого и прислугу за ужин, а ее — за компанию — и отправляется в свой кабинет. Опять работать. Мираэль же некоторое время сидит в столовой, смакуя чай и пирожные собственного приготовления, а после — идет в библиотеку. Собственноручно зажигает несколько лам, чтобы немного почитать перед сном.
Конечно, она могла это сделать и в своей спальне, в кровати, но ей нравилось в графской библиотеке. Здесь было уютно и приятно, а запах дерева и бумажной пыли привычно умиротворял и расслаблял. Неделю назад девушка распорядилась кое-что изменить здесь — поменять кресла и тахту, решетку на камине и пару канделябров. Еще здесь появился стол — небольшой и изящный, под стать женскому вкусу графини. Теперь здесь стало удобно читать многочисленную корреспонденцию на ее имя и писать ответы. За этим же столом она иногда работала над книгами — делала небольшие заметки в своих тетрадях и блокнотах, рисовала или же просто пребывала в полудреме, развалившись в удобном кресле — тоже новом и невероятно удобном — и рассеянно смотрела в окно.
Сегодня она игнорирует его — выбирает софу и удобно укладывается, скинув мягкие туфли на тонкой подошве. Подгибает под себя ноги, кладет на колени научный трактат по биологии и упирается рукой в подлокотник. Поза, привычная ей уже несколько лет. Расслабленная и удобная. Мираэль может просиживать в ней часами, изредка шевеля ногами, чтобы те не затекли. И разминая пальцами шею и плечи. С той же целью.
И, как обычно, за чтением время бежит быстро и незаметно. Страница за страницей молодая и жадная до знаний графиня поглощает предлагаемую ей фолиантом информацию, анализирует и запоминает. Отмахивается от окружающего мира — от слуги, который подливает в лампы масла, и от Золы, которая недовольно поджимает губы, когда графиня отказывается закончить с чтением и отправиться на боковую. В итоге Мираэль просто говорит ей идти спать и не беспокоиться — она сама и в спальню вернется, и ко сну приготовится. Невелика наука.
Большие часы с маятником отсчитывают половину второго, когда, закончив с документами, на пороге библиотеки появляется граф. Глядя на свою жену, он немного хмурится — недоволен, что та тоже засиделась допоздна, хотя, наперекор обычному режиму дня благородных дам, поднимается рано и далеко не всегда устраивает себе тихий час после обеда.
Она была деятельна, его маленькая жена. Нетороплива и аккуратна, но все же — невозможно активна. И речь шла не о прогулках и общении со знатными женщинами в этих их клубах по интересам. Даже если Мираэль просто сидела около окна и вышивала — тихонько и бесшумно, ее стройное и мягкое тело было насквозь пропитано притягательным теплом жизни. А на ее лбу всегда написаны столь глубокие мыслительные процессы, что можно невольно приревновать даже к этим размышлениям.
И к этой книге, которую так бережно и аккуратно Мираэль сейчас держит в своих руках. К которой склонилась с искренним интересом и выражением глубокой озабоченности, будто та открывала ей самые сокровенные тайны самого мироздания.
Интересно, она когда-нибудь напитает свою жажду знаний? Или до последнего вздоха, по последнего дня своей жизни будет корпеть над учебниками и энциклопедиями, будто в них — смысл всего ее существования?
Определенно, Мираэль — уникальная молодая леди.
Вопрос в другом — надолго ли она сохранит эту свою необычность?
Надолго ли останется пытливой и любопытной, будто голодный зверек?
Или спустя время заразится привычками скучающей знати и начнет, как все эти дамы, занимать себя тихими склоками, слухами и… любовниками?
Ну вот, опять его занесло не туда. А ведь не хотел об этом думать, категорически не хотел. Это… сбивает с толку.
Надо отвлечься, не так ли?
Поэтому мужчина подходит к своей увлеченной чтением жене и, привлекая к себе внимание, мягко и аккуратно кладет ладонь на макушку.
Такое уже было однажды… Поэтому — навевает приятное ощущение узнавания и уже какой-то привычки.
Но от неожиданности Мираэль вздрагивает и шарахается в сторону, вскидывая подбородок и устремляя на графа недовольный взгляд.
— Аттавио! — возмущенно пыхтит она, — Сколько раз можно просить — не подкрадывайся!
Мужчина снова отмечает, что ему до безобразия нравится, как девушка зовет его по имени. В ее устах оно звучит… мягко и соблазнительно. Трепетно и привлекательно.
— Ночь на дворе, — сурово говорит он, несмотря на приятное теплое чувство внутри грудной клетки, — Я, в свою очередь, просил тебя так долго не сидеть за книгами.
Мираэль фыркает, но тут же усмехается.
— Жалко тебе, что ли? — вызывающе спрашивает она, — Или, может, у нас дефицит масла? Так я могу пару ожерелий продать — на год хватит…
Нервозность, проскользнувшая в голове молодой графини, не скрывает от Аттавио ее смущения. Ей неловко, несмотря на бравый вид, и на самом деле она недовольна своей бурной реакцией, а не грубым вторжением супруга в ее личное пространство.
Чтобы скрыть это, она машинально поправляет на носу очки и откашливается. Хмурится и неловко дергает плечом, на которое тут же соскальзывает и легонько сжимает его ладонь мужа.
— Тебе надо быть аккуратней, — неожиданно для самого себя говорит мужчина, — Иначе лет через десять ты совсем посадишь зрение. Будешь слепой, как старушка. Оно тебе надо?
Мираэль снова смешно фыркает — совсем как обиженный ежик. Но книгу аккуратно закрывает, откладывает в сторону и стягивает очки.
— Послушная девочка, — усмехается Аттавио и наклоняется, упершись рукой о спинку софы.
И снова — Мираэль вздрагивает. На этот раз — от предвкушения. Этот жест и этот взгляд, которые она видит, она знает уже слишком хорошо. И хотя этой стороне их жизни все-то две недели — все ее нутро и тело отзываются на эти знаки, стремясь к очередной чувственной игре.
Прочь, сомнения! Она совсем не прочь получить капельку ласки, хотя продолжительное сидение действительно утомило ее, и теперь она чувствует ноющую усталость.
Но ведь ее муж тоже. И все же — он пришел. Опять же — потому что заботится о ней.
Мира сама тянется к нему. Обхватывает руками широкие плечи, заставляя наклониться еще сильнее, и прижимается губами ко рту. Но глаза не закрывает. Впрочем, как и ее муж. Они смотрят друг на друга — слишком близко, слишко остро. Их поцелуй таковым даже назвать сложно — их губы просто соприкасаются друг с другом. Согревают. Будто знакомятся.