— Поговорим? — спрашивает он тем не менее. Тихо и мягко.
Несколько секунд девушка молчит. Но потом все же размыкает губы и недовольно, сдерживая раздражение, произносит.
— Не хочу.
— Но придется.
Как всегда — властен и бескомпромиссен. Но сейчас Мире не до этого. И хотя тошнота прошла, неприятное жжение в животе и в горле после рвоты никуда не девается. Но хоть отвлекает от… других ощущений.
— Мне плохо сейчас, Аттавио, — говорит она, — Не до разговоров, правда…
— Посмотри на меня, Мираэль.
Девушка рассеянно качает головой и на этот раз сопротивляется. Продолжает лежать с закрытыми глазами.
— Посмотри, — повторяет Аттавио, — Пожалуйста…
Мира делает обратное. Поворачивается на бок и спиной к мужчине. Через секунду матрас под весом графа прогибается сильнее — это он наклоняется к девушке и упирается рукой в одеяло перед ней.
— Прости меня, Мираэль… — обжигает его тихий и вкрадчивый голос где-то в районе виска, — Я действительно очень сожалею…
Мира вздыхает, но продолжает лежать неподвижно. Странно, но сейчас ей было все равно и на извинения Аттавио, и на него самого. Ей хотелось одного — остаться в одиночестве. И, может быть, еще немного поспать…
Жаль, что муж не умеет читать ее мыслей. А если ему это иногда и удается, то сейчас он игнорирует свой талант и остается в спальне.
Но хотя бы больше ничего не требует. И Мира, незаметно для себя, все-таки проваливается в сон — беспокойный и тревожный.
Это оказывается непросто — сдерживать себя. Аттавио буквально разрывает изнутри, как ему хочется схватить Мираэль и как следует встряхнуть ее.
Получить от нее отклик. Эмоций. Услышать ее и понять.
Она ненавидит его? Презирает? Видеть не хочет? Так пусть сама скажет! Накричит! Выругается, в конце концов, как и полагается рассерженной женщине!
Вот только вместо этого она молчит.
А еще ей было плохо. Иначе почему лежала в ванной, бледная, как смерть?
Хотя после воды ей стало заметно лучше. В губы и щеки вернулась краска, и сама она, расслабившись, уснула.
Сам же Аттавио, посидев рядом еще пару минут, встает и раздраженно выходит.
В холле встречает Антуана Ломели, своего компаньона, человека немногим его младше и куда как более легкого и приятного характера, чем у самого графа. Всегда обаятельный и внимательный, в нужное время он может проявить и жесткость, и настойчивость, необходимые в серьезных делах. И если некоторая фривольность все же присутствовала в его поведении, граф мог закрыть на это глаза. Слишком уж много их связывало — и работа, и многолетний совместный опыт.
Однако Аттавио едва не рявкает, замечая, как тот, самозабвенно и ярко улыбаясь, флиртует с молоденькой горничной. Вовремя одергивает себя и с неотразимой ясностью понимает — с ним определенно не все в порядке.
Он страшно раздражен. И зол. И готов сорваться на ком угодно, лишь бы это помогло его самочувствию.
Что это — маразм? Неожиданный, но неминуемый?
— Граф! — заметив Аттавио, Антуан улыбается уже своему партнеру и кивает тому. — Доброе утро! Я с документами!
— В кабинет! — командует Аттавио, — Ты завтракал?
— Как всегда. Но от кофе не откажусь. Спасибо!
— Рина? Кофе!
— Слушаюсь, хозяин, — откликается горничная испуганно и смущенно и почти мгновенно испаряется, чтобы выполнить приказ.
Дернув подбородком, Аттавио указывает в сторону кабинета и тут же сам шагает в его сторону. Ломели не отстает, но что-то в напряженной спине впереди идущего мужчины его настораживает и, оказавшись в кабинете, он обеспокоенно спрашивает:
— Послушай! С тобой все в порядке? Ты нервный какой-то…
— Документы, Антуан.
— Хорошо-хорошо. Я понял…
Компаньон достает из дипломата несколько папок и, подойдя к столу, раскладывает их. Усевшись в кресло, Аттавио начинает методично разбирать их и просматривать. Скрупулезно перелистывает страницы, вчитывается и в итоге, взяв перо и откинув крышечку с чернильницы, решительно делает какие-то пометки. От этого зрелища Антуан Ломели морщится и нервно дергает плечом.
— Ты серьезно, Дэрташ? — раздраженно спрашивает он, — Мы месяц носимся с этим контрактом — и опять что-то не так?! Черт, Аттавио! Что происходит?
— Ситуация изменилась, Антуан, — холодно отзывается граф, — Не видел вчерашних сводок? На западном побережье похолодание. А значит, ценник на миднарское взрастет. А с ним — и на инжурский виноград и персики. Дальше продолжать?
— Ладно. Я понял. Доработаем.
Следующая папка подвергается такой же переработке.
— А тут что не так? — поджимает губы Антуан, подходя ближе и наклоняясь над столом.
— Три дня назад в Зилле начался переворот. Как думаешь, насколько выгодно мы теперь сможем приобрести там зерно?
— Слушай, но это не подтвержденная информация…
— Не сегодня, так завтра подтвердиться.
— А ты не разоришься на своих шпионах, Дэрташ, а?
— Заглохни. Идем дальше…
К тому времени, как горничная приносит кофе, Аттавио успевает проработать половину папок. Поэтому к своей чашке не прикасается, когда как его компаньон с удовольствием берет свою. Правда, горничную игнорирует и продолжает недовольно хмурится. И бьет обжигающе горячий напиток громко и раздраженно, категорически отказываясь мириться с происходящим произволом, но при этом прекрасно понимая — против графа ему не пойти.
И в то же время чувствуя — несмотря на весь свой привычный профессионализм и дотошность, что-то иное гложет Аттавио. Вот и зверствует, подвергает миллионные контракты сомнениям и вот уже десятой, наверное, переработке.
Поэтому, когда тот все-таки заканчивает и отодвигает документы в сторону, чтобы взять свой кофе, спрашивает:
— А как поживает госпожа графиня?
И именно в этот момент все встает для Антуана на свои места. Потому что Аттавио, чересчур сильно сжав пальцами чашечку, вдруг ломает хрупкий фарфор, и кофе течет по ним на стол, минуя, слава творцу, документы.
Но граф даже не дергается. И не материться. Только смотрит прямо перед собой и зубы сжимает — аж до скрипа.
Из чего следует — что-то с маленькой графиней и правда не так. Может, поссорились? Или что-то похуже? Заболела?
Или… хо-хо-хо… Не приведи господи, измена?
Тогда да, Антуан может его понять.
Сам-то Аттавио после возвращения супруги резко оборвал все возможные связи. Да Ломели все видел собственными глазами — слишком тот собственнически держал женушку подле себя. И глазами жрал, думая, видимо, что никто не видит.
— Я могу чем-нибудь помочь? — серьезно спрашивает товарища Антуан.
Аттавио бесшумно переводит дыхания, но на компаньона не смотрит.
— Сам разберусь, — отвечает раздраженно, — Но спасибо за предложение.
Понимая, что бесполезно и пытаться разговорить графа, Антуан все же не хочет уходить просто так. Все-таки он считает того своим другом. Столько прожито-пережито вместе… Слишком много всего они видели и делали, что бы вот так просто оставлять человека наедине с терзающими его мыслями.
Так и просидели они часа два, выпив не одну чашку кофе и обсудив пару насущных дел. Конечно, это не особенно помогло Аттавио, зато дало ему время собраться с мыслями и сосредоточится. Что тот, несомненно, оценил, потому что, проводив товарища, негромко и скупо произносит:
— Спасибо… Встретимся завтра на бирже. Как обычно.
— Конечно. И… удачи, что ли, граф. Пожалуйста, не будь слишком строг. Мираэль, она… молоденькая совсем.
— Ломели!
— Все-все, я понял. Ушел! До завтра!
Аттавио дожидается, когда компаньон уйдет, а дворецкий закроет за ним дверь. И только после этого позволяет себе устало прикрыть глаза и потереть переносицу. Одному творцу известно, каких усилий ему стоило не только сконцентрироваться на работе, но и не потерять перед партнером лицо. На деле же он продолжал упрямо думать только об одном — о той самой «совсем еще молоденькой» графине, которая сейчас спала в своей спальне после всего того, что он позволил себе с ней…