— А ты там, на Припяти, никого не обидел?
— Да Бог с тобой! Пустым поселок стал.
— Ничего не украл ни у кого?
Вениамин умолк, а потом сознался:
— Был грех, икону из одной избы спер. Уж очень понравилась. А в тот дом бабка вернулась. Враз пропажу увидела. Заголосила, жалко икону стало ей. Но я не вернул. Ведь все остальное сохранили. А она сказала:
— Впрок не пойдет, краденая икона не приносит счастья…
— А может бабка правду сказала?
— Да ну ее! Ты лучше трехни, как сумела с буханьем завязать? Ведь поддавала круто.
— Знаешь, Венька, я увидела, как ты пропил в себе мужика. От того никуда не денешься. Не стало мужика, пропал и человек. Ничего от тебя не осталось. Не только жена, а и дети, сыновья, не хотят с тобой видеться. Сам про это говорил. А ведь такое очень больно — стать совсем ненужным. Вот и я, испугалась потерять в себе бабу. Вдруг очень страшно сделалось, а что как и я вот эдак же как ты, окажусь живой покойницей, обузой, что меня и помянуть постыдятся. Никто на могилу не придет. И скажут вслед гробу:
— Ушла! Наконец-то ее не стало…
— Нет! Мне обидно сделалось. Я хочу, чтобы меня любили живую! Чтоб забыли и простили грехи мои! Я хочу жить! Ведь вот ты всего себя пропил загодя. А жизни и не увидел! А я еще порадоваться ей хочу!
— Ишь, размечталась метелка! Возомнила из себя! А ведь нормальной бабой была! Бухнуть умела. Только и тебя подмяли. Перекроил тебя Федька на свой манер. И вместо бабы занудой стала, как все. Говоришь, что я в этой жизни лишним человеком стал, никто меня не вспомнит, добрым словом на могиле не помянет? Шалишь, Ленка, меня, неудельного пропойцу, никто из квартиры не выкидывал как тебя, не вывозили насмех всем соседям, не кричали мою биографию на целый двор и не звали кодлу врачей. Меня любили таким, какой есть и не переделывали. Тебя, бабу, лупил мужик. Во где стыд. А ты после того ложилась к нему в постель. Скажи, где твоя гордость была тогда? Я алкаш, но свою жену за все годы пальцем не трогал. В любом состоянии помнил, что она баба!
— Мне если доставалось, то за дело, — огрызнулась Ленка.
— Тогда чего на меня зудишь? Тоже не без причины получал, уж если по совести брехнуть. Но сколько живу со своею, никогда она меня не порочила. Наоборот, вступалась и защищала перед чужими. Дома могла всякое ляпнуть, но то промежду нами оставалось. А вот счастливый я или нет, мне лучше знать.
— Тебя никто не признает, отовсюду гонят, — не выдержала Ленка.
— Кто не признает, я никуда не хожу и нигде кроме магазина не свечусь. Оттуда никто не выпихивал, наоборот, рады, когда возникаю.
— Тебя отовсюду с работы гнали. Даже с твоей Припяти вытолкали!
— Это ты откуда взяла, малахольная? С чего придумала? Иль бухая была, все перепутала? С Припяти и самого Чернобыля никто не прогонял. Нас, сторожей, убрали по простой причине, отпала производственная необходимость в охране. Туда люди воротились. Конечно, не все. Но и те, какие живут, достаточно, чтоб доглядеть поселок. А нас по домам отправили после обследования врачей. Доктора сказали, что нельзя нам больше быть в Припяти, опасно для здоровья и жизни, и поторопили уехать. Нас всех пятерых вывезли на одном автобусе. Большие начальники всем говорили спасибо за работу. А ты что несешь, курица заполошная? Нам такие деньги заплатили тогда, ты таких во сне не видела!
— Будет хвастать! Надолго ли их тебе хватило? Все проссал!
— И не бреши! Старшему своему сыну машину купил. Какой довольный был! И теперь добром помнит, хоть сколько годов ушло.
— Зато сам копейкой не поможет, — встряла Ленка.
— А в чем нужда? На жратву хватает. Своя дача есть. Тоже подмога. Я, когда тверезый случаюсь, жена с собой туда прихватывает. Я там целыми днями колорадских жуков с картохи собираю. Баба раком с утра до вечера, я на карачках. Вечером в глазах аж рябит. Но куда деваться, свое жаль терять. По осени картохой хоть засыпься, и не только она, а и капусту, морковку, свеклу, все со своей дачи везем. Ни фруктов, ни овощей на базаре не покупаем. А свое едим, сколько хотим. А и я на даче не лишний. Копаю, сею, пропалываю и поливаю. Ничего без меня не обходится. У меня, у алкаша даже зимой на подоконнике перцы вызревают, всегда зеленый лук имеется, свой.
— На закусь? — усмехнулась Ленка.
— Случается и это! А что, имею право, мне никто не запрещает. Пусть в чем-то ущербный, но в доме, в своей семье не лишний. Куском хлеба никто не попрекнул. Уж как могу, так и живу. Но не из милости держат. Не из привычки. Любят по-своему, без слов.