Колчак возненавидел большевиков не только за развал фронта и тыла, но и за союзничество с врагом, за проезд их вождей через враждебную Германию: им никогда не отмыться от этой грязи. В те дни, когда они катили по Германии, немцы убивали русских, допрашивали и избивали пленных, насиловали русских девочек и женщин — сколько об этом жутких документов он перечел за годы войны. После они были изданы отдельной книгой. Свод надругательств над народом.
И теперь эти люди, присвоившие себе власть в Москве, распоряжаются его жизнью. Во всяком случае, идет игра — это несомненно. Торгуются о цене его жизни. Он усмехается:
— Значит, чего-то стою…
Поезд подкатывает к Иркутску в первых вечерних сумерках. Состав сразу заталкивают в тупик. Адмирал напряженно смотрит в окно. К нему прижалась Анна и, не шевелясь, тоже смотрит в вечернюю мглу. С ними смотрят в окна все восемьдесят бывших господ офицеров.
— С этого мгновения не подходи ко мне, не стой около меня, — говорит он Анне и целует ее. И тут же жадно, на всю грудь забирает дым. Тревога давит.
— Ничего не разобрать, — шепчет в сумерках старший лейтенант Трубчанинов.
— Если все устроится, не продадут, я заберу тебя, — ласково, спокойно говорит Александр Васильевич, поглаживая Анну по руке. — Жди здесь. Тебя ведь никто не знает у них. Тебе ничто не угрожает. Трубчанинов, уходите… с Анной. Вызови Апушкина!.. Нет, нет, не выдадут, но… на всякий случай примем меры.
Начальник эшелонов трусцой бежит к Сыровому. Легионерские патрули указывают направление. Штаб командира легиона тут же, у вокзала.
В вагоне кладбищенская тишина. Иногда кто-то шаркнет сапогом, бормотнет что-то неразборчиво, и опять тишина. Никто не входит в вагон. Никто не выходит. Ползут минуты ожидания. Черно сгрудились господа бывшие офицеры у окон вагона. Впрочем, почему бывшие? Здесь, в вагоне, они еще господа офицеры. Никто не отменял ордена и звания.
А вот и пан майор! Генерал Занкевич спускается из вагона ему навстречу. Все смотрят только на них. Пан майор прикладывает пальцы к шапке. За стеклами окон не слышен голос. А он докладывает Михаилу Ипполитовичу:
— Господин генерал, принято решение о выдаче господина адмирала Политическому Центру.
— Что?!
— Это решение утверждено генералом Жанненом.
— Вы понимаете, что говорите?
— Это приказ, господин генерал. Выдача должна произойти здесь, немедленно.
Начальник штаба бывшего Верховного главнокомандующего мотает головой, не говорит, а мычит:
— Сами доложите, я это… не могу. Ступайте, господин майор, ступайте.
Пан майор бодро взбирается по ступенькам в вагон. Господа офицеры расступаются — коридор из спрессованных тел. Густо пахнет табаком и мужским терпким потом: неделями не мылись господа офицеры. Майор опустил глаза и бочком проталкивается к адмиральскому купе.
Остается пустяк: выдать его высокопревосходительство.
— Вот, — полушепотом произносит высокий подполковник и глазами показывает на дверь.
Майор Кровак откатывает дверь адмиральского купе.
— Приготовьтесь, — говорит он как можно более ровно и спокойно. — Сейчас вы, господин адмирал, будете переданы местным властям.
— Я?! Но почему?! — Колчак хватается за голову, в лице — отчаяние и боль.
— Местные русские власти ставят выдачу вас условием пропуска чешских эшелонов за Иркутск. У меня приказ своего главнокомандующего генерала Сырового.
С придыханием, уважением вымолвил фамилию своего командующего пан майор. За его спиной стоит генерал Занкевич.
— Значит, союзники меня предали? — Колчак уже взял себя в руки и говорит почти спокойно.
Пан майор вскидывает руку к шапке и уходит. В вагоне погребальная тишина: та еще новость.
Михаил Ипполитович молчит и смотрит в пол — ну нет у него других забот, как что-то там выискивать. Офицеры только крестятся да вспоминают, какие ладные ручки у «максима».
— Всем выйти! — приказывает Колчак. — Нет, нет… Анна, останься! Апушкин!
Откатывается дверь, и перед адмиралом вытягивается офицер — тот самый, что показывал глазами майору Кроваку на дверь адмиральского купе.
— Ваше высокопревосходительство, подполковник Апушкин прибыл по вашему приказанию!
— Задвиньте!
Трубчанинов из коридора задвигает дверь.
— Вот тетради, здесь письма… — говорит Колчак. — В общем, это надо сберечь. Погибну — распоряжайтесь, как совесть подскажет.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!
— Да что там «высокопревосходительство»! Обнимемся на прощание.