Остальные главнокомандующие хранят молчание.
Ближе к полудню государю императору доставляют вторую телеграмму Родзянко:
«Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии».
Однако насколько дерзок этот Родзянко — «…судьба Родины и династии»!
По воспоминаниям графа Фредерикса, царь сказал о телеграмме:
«Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать».
За два месяца до февральских событий Михаил Владимирович Родзянко признался в своем кругу: «Вы не учитываете, что будет после отречения царя… Я никогда не пойду на переворот…»
Все! Время, отпущенное Господом, выбрано — до единого дня выбрано! Нет отныне у Создателя терпения и благодати на Романовых. Все с большей симпатией косит Он на своих хулителей — большевиков и метет, метет дорогу к Ипатьевскому особнячку. Имеется такой в городе Екатеринбурге… А от него в 15 верстах теснятся сосны и ели у заброшенного рудника в урочище Четыре Брата — разбойное, глухое место…
До 27 февраля включительно Николай ведет обычную жизнь, подробно отвечая на каждое письмо жены. После 27-го будет посылать телеграммы. Их тоже наберется за эти годы немало — сотни.
Это непостижимо! Город уже в лихорадке восстания, это угроза существованию их, Романовых, угроза власти — всему, что составляет смысл жизни императора и его России, а он, Николай, сочиняет частные письма, только сочиняет и надеется на Хабалова…
Казалось, надо сорваться, добыть хлеб, тем более муки достаточно в городе, надо распорядиться о выпечке хлеба военными пекарнями, надо искать новые решения вздыбить все необходимые службы и необходимых людей, если надо — уступить, дабы победить, а он, Николай, составляет письма…
В этой скоротечной гибели, а это уже гибель (до глумления на лугу у заброшенного рудника — все тела голые, распластанные перед карателями; и одно утешение: мертвыи бо сраму не имут — те самые 500 дней с небольшим), — вся жестокость несоответствия человека уровню задач, на решение которых он поставлен историей.
Не загадка истории и не причуда, а приговор. Жестокая неизбежность приговора.
И все рушится, все уже было запрограммировано загодя, за много-много лет до этого февраля, — и теперь лишь стремительное схождение всех доказательств в один миг, в одну точку, в один приговор.
Не нужно было тратить жизнь на высиживание столь элементарной истины, известной с тех времен, когда человек поднялся на две ноги: насилие дает власть. Подобным заключением обернулось для Ленина сидение по лучшим библиотекам Европы — изучение философии, социально-экономических дисциплин. Из всей мировой научной культуры он извлек лишь один вывод: правы Маркс и Энгельс. Да, насилие через диктатуру! Ничего другого Ленин не увидел. Хламом, мишурой казалось это другое.
Все достижения мировой науки, вся мировая культура — Ленин выгреб до дна великое разнообразие, блеск мысли — родили для него только эту формулу: насилие через диктатуру, всеместное насилие, непримиримость насилия, непоколебимая твердость в осуществлении насилия. Это является единственным решением, ключом для решения всех проблем человечества. Ленин свято верит в этот постулат научного коммунизма.
И кто будет отправлять власть штыка и удавки, тоже известно. Маркс и Энгельс прокричали об этом на весь свет: пролетариат!
Что Ленин сумеет (и это явится истинно его достижением) — так это укоренить мысль о диктатуре в сознании рабочего класса. Через партию он сумеет подчинить этот класс.
Лишенный какой бы то ни было самостоятельности рабочий класс будет провозглашен носителем абсолютной власти. Но рабочий класс окажется всего лишь орудием группы людей, которая стоит и над партией, и над пролетариатом, приучив его к мысли о благотворности и благодетельности неограниченного террора.
Однако диктатура (насилие) как система власти вообще ничего, кроме преступлений, нужды, уродства жизни и несчастий, не может дать и до сих пор ничего другого не давала.
Честность, идеалы революционеров не имели (и не имеют) значения. Природа власти вызывает к жизни другой тип человека.
«26 февраля утром Протопопов доложил Государыне через Волкова, что «дела плохи» — горит Суд, толпа громит полицейские участки и пытается освобождать преступников из тюрем. В течение дня в Александровский дворец стекались со всех сторон сведения, одно тревожнее другого; привозили их разные частные лица и знакомые приближенных. Стало известно, что волнение уже начало захватывать центр города и что войска, которые были привлечены для поддержания порядка, оказывали лишь слабое сопротивление. Между прочим, уже в этот день во дворце были получены известия, что Дума решила не подчиняться полученному указу о перерыве заседаний и приступила к организации исполнительного комитета в целях восстановления порядка в столице»[45].