Стефан Цвейг[1] любил книги — иначе, разумеется, и быть не могло. Он посвятил им немало проникновенных слов. Я читал и перечитывал их, но в каждое слово, в каждую строку невольно вкладывал совсем другой, новый смысл…
Нет, эти слова уже не о книгах. Это сказано о людях.
Убитые, замученные, замордованные, униженные, обездоленные… «Они здесь, ожидающие, молчаливые… Они не толпятся, не требуют, не напоминают… Они не просят… Будто погруженные в сон, безмолвно стоят они, но… каждый смотрит на тебя».
Смотрят десятками миллионов глаз…
Ну дай им ответ. Ну что же ты смог после того, как их не стало, что смог?!
Я должен был дать ответ — так я прочел свою судьбу.
Жизнь из-за книги складывалась изнурительно-напряженной: кто кого пересилит — она меня или я ее.
Когда я — глава за главой — складывал эту книгу, жизнь с невероятной быстротой уходила от меня. Я болел, слабел, отдавая рукописным строкам всего себя. И запоздал с книгой, которую вынашивал едва ли не всю жизнь.
А тогда для всех я был ненастоящий: не со своими словами, не со своим характером. Ведь я был зверски переутомлен, хронически, десятилетиями. Работа над главной книгой отнимала жизнь — на встречи и поддержание отношений с людьми просто недоставало сил. Да и разве могло быть иначе? И я, будучи от природы очень общительным и сверхдоверчивым, все больше и больше замыкался, пока не привык к одиночеству.
Есть несколько «правд». Одна видится непосредственно в самом действии, в дни действия. Другая — начинает просматриваться некоторое время спустя (лет через десять, двадцать). Это уже обобщение, но, как правило, обобщение победителей, то есть одной стороны. Затем наступает «момент истины» — начинает складываться почти объективная оценка данных событий. Она тоже необъективна, она вся под влиянием отката от официальной доктрины и ее оценок. Это уже почти вся правда, но… не вся. Мы находимся в этом времени. Следовательно, и мой «Огненный Крест» тоже относится к этому времени.
И наконец, утверждается наиболее полный, взвешенный взгляд на данные события. Его несет еще более отдаленная во времени эпоха. Страсти уступают место объективной оценке потомков. Для оценки революции и ленинизма это время еще далеко впереди. Хотя, на мой взгляд, оно мало что добавит к нашему представлению.
В книгу просочилась ненависть, я не смог удержать ее. Муки обездоленных, истерзанных, мольба замученных стучат в мое сердце. Поэтому «Огненный Крест» — как бы не моя книга. В ней я изменил себе. Я отрицаю ненависть, но ничего с собой поделать не смог.
Ненавистью можно победить, но ничего не построить, ничего не породить, кроме новой боли и несправедливости.
В разного рода невзгодах 1986–1989 гг. оказались утраченными несколько глав (в частности, весьма интересная и нужная — «Искусы Самсона Игнатьевича»), отдельные эпизоды, о чем я горячо сожалею. Не теряю надежды, что судьба в конце концов и меня наградит спокойными днями. Тогда я вернусь к «Огненному Кресту» и восстановлю потерянное.
Окончательный вариант книги я перепечатывал с августа 1989 г. по апрель 1990-го. Это позволило внести кое-что новое.
Общий объем работы подавлял, казалось, я никогда не одолею рукопись! Следовало пропустить через машинку только беловых 2100 страниц! Я буквально слепнул за работой. Остаток лета, осень, зима, весна — как один день, а тут легочные задыхи, лихорадки, митинги, Съезд, интервью, встречи, выступления, тысячи писем, телеграмм, приемы избирателей, совещания, подметные письма с угрозами, клевета, неопределенность будущего…
Работа осложнялась новыми текстами. Я не мог удержаться и вводил их в книгу, что называется, с ходу. Очень помогала в работе моя жена (Лариса Сергеевна). Эти новые тексты не отлеживались, а сразу «ложились» в дробь пишущей машинки. Я даже не набрасывал их на черновик. На это у меня не было времени, да и не было уверенности в завтрашнем дне: а вдруг подведет здоровье (сколько можно тащить — спорт рекордов, операции, жизнь в литературе на унижениях, а самое главное — полное отсутствие будущего), а вдруг военный переворот (в стране все зыбко, неустойчиво, валом нарастают национальные столкновения и нужда, в основном из-за продовольственной «разрухи»).
Россия. Духовная окаменелость…
Россия. Может ли путь к правде лежать через бесчестье?..
Я всегда держал в памяти слова Льва Толстого: «Освободили крестьян не Александр Второй, а Радищев, Новиков, декабристы. Декабристы принесли себя в жертву…»
Разумеется, я не декабрист. Просто каждый человек должен определить свое место в общем движении жизни. Мое место — делать слово.
1
Цвейг, Стефан (1881–1942) — известный австрийский писатель, покончил с собой в эмиграции.